Городошники. Татьяна Нелюбина

      – Прохор, староста группы, несет ответственность за этот раскол!

      (И такой-то он, и сякой, и к тому же разэтакий.)

      Она выдохлась.

      Аудитория наконец опустела, и мы остались вчетвером. Я вырисовывала группу блокированных домов, Зина дописывала реферат, Прохор нарезал ватман «Госзнак», чтобы планшеты натягивать, а Славка гонял по полу мотки бельевой веревки, забивая голы под мой стол.

      Вошел наш знакомый дядька:

      – Мужики…

      Мы хором договорили:

      – …стаканчика не найдется!

      – Я мебеля продаю! Кресло за десятку возьмете?

      – За трояк возьмем.

      – Но обивка-то – из дерматина! Гранитоль!

      – Ну, раз гранитоль… На пятерке сойдемся?

      Мы с хохотом и грохотом покатили кресло по коридору. Я за что-то зацепилась рукой и так сильно, что даже ничего не почувствовала, но когда увидела огромный ржавый гвоздь, чуть не свалилась от страха. Славка перепугался, потащил меня в больницу. Мне перебинтовали руку, а к вечеру поднялась температура, рука опухла. Пришлось снова плестись в больницу.

      Врач достал скальпель. Я спросила, что это он собирается делать? Тогда Славка расстегнул пиджак, прижал мою голову к своему животу, обнял двумя руками, сказал врачу: теперь можно, и стал о чем-то болтать. Врач засмеялся, пуговица на Славкиной рубашке врезалась в щеку.

      Мне было страшно, больно, тепло и сладко.

      Потом Славка освободил мою голову, пригладил волосы, чмокнул в щеку.

      – У тебя ямка от пуговицы, бедненькая моя, вся израненная! Нет, доктор, санитарную бригаду не надо вызывать, я уж сам донесу ее до дому…

      Сестра и доктор смеялись, а Славка продолжал их заговаривать, да что вы, какой у нас «дом», комнатки в общежитии, она у меня живет в комнатке на втором этаже, и с нею еще семь девочек, а я на первом живу, и со мною еще семь юношей, у нас всего два этажа, и после одиннадцати, с двадцати трех часов другими словами, девочкам нельзя к нам спускаться, а внизу – «красный уголок» с телевизором. Вот и сидим, одинокие юноши, смотрим. Никакой личной жизни, доктор, а вы говорите «дом»! А комендант у нас настойчивый. Сестричка, вы удивляетесь, что у нас есть комендант? Но как же! Если есть комендантский час, то и комендант положен – не ленится придти и в час, и в два ночи с проверкой. Конечно, мы выразили бурный протест! И что в результате? А в результате теперь нам нельзя: праздновать, распивать спиртные напитки (пьем теперь в туалете), елку нельзя поставить к Новому году.

      У Славки была такая особенность – что бы он ни молол, его слушали. У всех блестели глаза (и у сестры, и у доктора, и у тех, кто ждал в очереди). Так что, товарищи, елку, которую Петровским указом надобно украшать, чтобы славить грядущий год, нам придется поставить на улице! Приходите, выпьем, закусим! Знаете, товарищи, куда приходить? В Почтовый переулок! Где Центральный архив, знаете? Такое высотное здание? Так вот прямо перед ним – наш двухэтажный желтенький домик!