Радость моя. Светлана Владимировна Романова
доехала до Москвы, вышла из поезда и смешалась с толпой. Добралась в общагу. В ней было, как всегда, шумно и весело. И я не смогла произнести вслух свою страшную новость. Легла спать и никому ничего не сказала.
Но на следующий день девчонки заметили, что со мной что-то не так. Я по-прежнему не могла произнести слова «мама умерла», но смогла написать их на бумаге и показать подругам. Они начали утешать, но я снова написала «не надо» и вышла погулять. Я совершенно не могла ни говорить о своем горе, ни даже думать о нём. Общага спасала. Она создавала легкую веселую декорацию прежней жизни, поддерживая иллюзию, что ничего не изменилось. Изменилась только я. Вернее, разбилась вдребезги. Но я не желала, чтобы кто-то еще догадался об этом.
С Лёней мы встретились после майских, я и с ним стала вести себя так, будто ничего не произошло. Я вспомнила «спасательный круг» из поезда и стала болтать о чем угодно, только не о маме. Лёня, конечно, знал о моей трагедии, но ему было проще поддерживать прежний легкий тон отношений. Я жестко контролировала себя, так как боялась сбиться с нейтральной темы и завыть. Лёня отвлекал. С ним было весело, словно продолжалась прежняя жизнь. И поэтому я с головой бросилась в новый виток отношений, проводя всё свободное время с не самым подходящим для меня парнем. Но физически нашего сближения так и не произошло. Мы ни разу даже не поцеловались. Вместе мы занимались учебой, гуляли по Москве и расставались только вечером. Мне просто нравилось, как неотступно он за мной бегает.
От Лёниных рубашек исходил тонкий свежий аромат чистой выглаженной одежды. Этот запах волновал меня. Он напоминал о доме и подсознательно ассоциировался с тем надежным укрытием, который я потеряла вместе с уходом мамы.
Такими же образцовыми, как и внешний вид, были и тетради Лёни. Они были исписаны мелким круглым почерком, а мои – крупным и стремительным, с перечеркнутыми страницами и выдранными листами. Лёня был увлечен химией. А я уже начала понимать, что меня в нашей университетской программе больше привлекает высшая математика, а в химии – только теоретическая основа, без грязной и вонючей практической части.
Большинство ребят с удовольствием приходили на практикум, а я его не любила. Лёня ловко собирал приборы, классно титровал и отлично проводил эксперименты. У меня так аккуратно не получалось. Выход вещества в реакциях был низкий, при титровании не хватало терпения капать раствор по капле, я плюхала слишком много и вынуждена была начинать заново.
Но когда мы вместе решали дифференциальные уравнения, я проворно гоняла иксы и игреки. Справлялась с многоэтажными и кудрявыми от множества завитков примерами гораздо быстрее Лёни. Иногда он списывал готовые оставшиеся задания, и мы шли гулять.
Приближалась летняя сессия. Мы защитили курсовые работы, сдали зачеты и погрузились в подготовку к экзаменам. Вторую сессию я сдала на отлично. Училась, не поднимая головы, прячась в книгах от собственного горя. Свое восемнадцатилетние в июне я не отмечала, решив, что праздновать