Ветры судьбы. Иван Воронежский
на краю постели. Прежде, чем она упала на пол, руки паныча поставили её на ноги. Он помнил, что девчонка ещё сможет закричать и поднять тревогу. Он посмотрел на ее тело презрительно, выразительно поднял указательный палец и внушительно пригрозил ей. Затем его глаза опустились на её руку, держащую окровавленную простынь. Он брезгливо рванул за края ткани и освободил её. Затем, держа девушку двумя руками за плечи, провел её в галерею и, через дубовую дверь, прямо во двор. Перед тем, как отпустить её, он снова посмотрел в её искаженное ужасом и мокрое от слез лицо и многозначительно поднял указательный палец.
Придерживая рот рукой, чтобы рыдания не вырвались наружу, она бесшумно побрела по траве. Холодная утренняя роса мочила ноги, а прохлада обжигала тело, но Ефросинья не чувствовала всего этого. Лишь только страх обладал ею. Это был новый страх, доселе неизвестный. Что знала она о страхе до этого, исключая боязнь темноты и угрозы повара. Теперь это был иной страх: за неё, за её родителей, за Васю. Этот страх делал её больной и даже мутил внутренности. Внезапно ей стало противно её тело, ей хотелось избавиться от него, как ящерица покидает старую шкуру, и вернуться в то былое, что было ещё вчера. Но тот же страх говорил ей, что это сделать уже невозможно. Ей хотелось взлететь и полететь к своей маме и признаться во всем, что произошло, и избавиться от этого страха. Но она знала, что и признаться в этом нельзя, так как с мамой узнает и её отец, и натворит беды в поместье, и страшная Сибирь станет его судьбой.
Ее отец тихий и спокойный человек, но временами он не помнит себя, может зарваться и натворить беды. Если бы она могла пожаловаться матери, возможно, она дала бы правильный совет, например, как жить дальше.
Почувствовав воду пруда, она сбросила платье и погрузилась в воду. Страстно и усердно она стала тереть свое тело руками, пытаясь отмыть то ужасное, что прилипло к ней. Но, как она не старалась, этот перегар преследовал её. Озябшая, она выползла на траву. Её тело бесконтрольно дрожало, а лицо было мокро от слез. Она уже не прикрывала рукой рот, теперь она дала волю рыданиям…
Наступал рассвет.
Проснувшись от ночного кошмара, Катерина взглянула за окно. Была полная темнота, и лишь слабая голубизна в восточной части неба говорила о приближении рассвета. «Что же это такое, – думала она, – давно не видела таких ужасных снов». Какое-то странное чувство терзало её. Ещё со вчерашнего вечера, когда они сидели за столом и отмечали приезд дочки Танечки с Яшей, у неё ныло под левой лопаткой. Неспроста, видно. За Таню переживать нечего, Яша у неё такой хороший муж и семьянин. Обидно, что детей до сих пор нет, ну, даст бог, обзаведутся. Ну, а Ефросиния ведь совсем ещё молода и неизвестно, как у неё сложится судьба. Мы с отцом становимся все старее и немощнее. Раньше нужно было рожать, сразу за Таней, чтоб и разрыв в возрасте был небольшой, да уже определилась бы и с женихом. Немного успокоившись от кошмара, Катерина снова впала в забытье.
Но утренний