Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах. Ханка Групинская
я… Но кто-то должен был этот шкаф снова придвинуть… И тогда я втолкнула отца в комнату – и придвинула шкаф. А самой некуда было спрятаться. Там стояла детская кроватка, вот я и залезла под нее. На кроватке лежало плюшевое покрывало, я в него под кроватью завернулась. И тут они вошли… Украинцы, латыши – я слышала их разговоры, а самих не видела. Чтобы подобраться к шкафу, надо было немного отодвинуть кроватку. До меня долетает: «шкаф», «шкаф». Поняла, что они догадались: здесь тайник. Я не знаю… Слышала только, как сердце колотится. Почувствовала, как кто-то меня ногой пнул. Они прошли, а я так и лежала, не знаю, как долго, сколько времени – не могу сказать. Выгребли оттуда всех, там было много евреев. Судя по всему, такой же тайник нашли и внизу. Мы так договорились: вход в эту комнату задвигаем шкафом на всех трех этажах. Я как очухалась, услышала жуткие крики, крики от боли. Выбралась оттуда. Слышала выстрелы. На лестничной клетке полно трупов.
Это были те, кого нашли в укрытиях?
Да, все из тайников. Я искала отца, но не нашла. Они лежали в лужах крови. Переворачивала трупы, чтобы разглядеть лица.
Из укрытия вытащили всех? Никто не спасся?
Никто.
Сколько человек могло прятаться в такой квартире за шкафом?
Двое, трое, какие-нибудь пять человек. Мы с отцом жили в кухне, а в комнате – еще одна семья, супруги. Вместе с моим отцом пятеро. Но я не знаю, может, их туда больше поместилось: когда мы прибежали, этот тайник уже был закрыт. Кто-то должен был задвинуть шкаф снаружи…
Вы не нашли отца. Известно, чтó с ним случилось?
Знаю, что его забрали. Тогда всех забирали в Треблинку.
И больше ничего?
Ничего, абсолютно ничего. Тогда, у этого шкафа, я и рассталась с отцом.
А что с вами было потом?
Пошла на свою улицу, на Налевки. Первым делом стала искать отцовского брата, но тогда его не нашла. Он нашелся позднее, у Шульца[85]. Я где-то назвала свою фамилию, и кто-то сказал, что у Шульца есть какой-то Гляйтман. Так я его и нашла. Но это было позже. А после акции я вернулась в свой двор. В этом дворе, то есть на Налевках, 47, жили скопом те, кто работал на плацувках[86]. Они грузили уголь на вокзалах и могли пронести хлеб. А из гетто контрабандой выносили одежду, наволочки, пододеяльники – разные вещи, как мы говорили, «шматы». В гетто они возвращались перед самым комендантским часом, и выйти на улицу совсем было нельзя. Так что они были очень заинтересованы в том, чтобы кто-нибудь это барахло для них закупал, а на следующий день они бы его сбывали. Вот я и стала скупать тряпье. Люди всегда друг на друга показывали, мол, у этого можно купить одно, а у того – еще что-нибудь. Лучше всего, если вещи легко было переправить за стену и там продать. Проще всего было с наволками: засовывала их в пальто и зашивала под подкладку, под ватин. Я быстро наловчилась. А они потом распарывали подкладку и вытаскивали товар. Тогда, в гетто, я ела хорошо, как никогда. Те, кто работал в городе, приносили кусок колбасы, пару картошек и даже немного угля, чтобы эти картошки сварить. А еще яйца вмешивали
На территории гетто работали фабрики Тёббенса – Шульца и К. Г. Шульца. Какое именно предприятие имеет в виду Маша Гляйтман-Путермильх, неизвестно.
От