Дети распада. Александр Степаненко
оправдываться – еще соображал:
– Я не только ее люблю – я вас всех!
Все начали громко орать и гоготать: уже не из-за того, что я сморозил, а так, вообще. Я не знал, чему они радуются, и не пытался понять. Я налил себе еще, потом еще. Все постепенно уходило в туман и табачный дым. Помню: целовал Ирку при всех, она напрягалась, конечно. Еще я что-то говорил, с кем-то спорил. Но говорил-то, как всегда, не то. Не то, что было на душе, не то, что хотелось сказать. Нет, другое: не важное, не родное. Или я не знал, что у меня на душе и о чем я, на самом деле, хочу говорить?
Потом, помню, молчал. Все быстро надоело. Обнял Ирку, прижал, она не отстранялась.
Пили, пока не кончилось. Это произошло скоро, потому что пили много. Я был пьян совершенно омерзительно и был сам себе противен.
На улице стемнело. Я предложил Ирке пойти погулять. Она засомневалась:
– Куда тебе в таком виде?
Я сказал:
– Ничего, только лучше, проветрюсь.
– Ну пойдем, – согласилась она.
Я взял сигареты и спички, мы встали из-за стола и вышли.
На воздухе мне стало как-то и тепло, и холодно. Телу было холодно, а душе вдруг стало теплее, чем там, в этом гаме. Мозги мне и впрямь слегка проветрило, но все равно меня носило из стороны в сторону, а Ирка пыталась меня удержать. Не она бы, я б куда-нибудь в кусты упал и заснул, наверное.
Потом опять началось. Какие-то трое нам преградили дорогу. Я подумал, не из тех ли они, что к нам по дороге лезли, но вряд ли, те далеко были.
– Какие проблемы, мужики? – спросил я их.
Я был пьяный, и мне было весело. Им вот, похоже, не было.
– Девочкой не хочешь поделиться? – спросил один из троих.
Такого я не ожидал. Ну, спички там, сигареты… ну, десять копеек – это еще по понятиям. Даже если не очень вежливо. А это…
– Че-е-г-о-о?! – переспросил я.
Суть вопроса мне объяснили в еще более доступных выражениях.
Я вдруг почувствовал, как хмель враз слетел. Просто раз – и нету. Двое из троих были ростом с меня, но один худой, а другой, наоборот, какой-то расплывшийся во все стороны, третий же был пониже, но здоровый. И морды – такие наглые, злые, как волков, наверное, голодных.
Все бы ничего, но Ирка от страха повисла на мне. Пока они не полезли, я быстро выдрал у нее руку и слегка толкнул ее назад, за себя. Эти козлы сразу поняли, что «делиться» ею я не собираюсь, и на меня бросились. Я отскочил в сторону низкого и сразу ударил его в нос со всей силы. Он, визгливо матерясь, схватился за лицо. Толстый и худой попытались схватить меня за руки, я отпрыгнул назад, они опять на меня. Левой рукой я сумел слегка оттолкнуть худого, и, как достал, ударил его между ног своей ногой.
– А-а-а, с-с-сука! – завизжал он и присел на корточки, схватившись руками за ширинку.
Толстого отцепить на удавалось. Он пытался схватить меня за плечи или за шею, чтобы начать валить, а я – не дать ему этого сделать, отталкивая его на вытянутую руку. Краем глаза я заметил, что низкий, вытирая окровавленную физиономию, снова пытается зайти сзади. Я подумал: если ему это удастся, мне конец; но выдраться