Дети распада. Александр Степаненко
Или за тебя слюнявый, говорю, все теперь решает? Сами вы, говорю, задроты сраные, в зеркало-то давно гляделись?
В общем, высказала я ему все и о способностях его, и о талантах, да так, что даже самой потом стыдно стало. Башка, в итоге, надулся и молчит. Я ему говорю: иди вообще отсюда, к слюнявому, вон, иди, убираться мешаешь.
Он встал и бочком к двери, как будто его самого побили. Я спрашиваю: погоди, помял-то сильно, он там живой вообще? Спрашиваю, а сама думаю: вот если что, прям вскочу и побегу, сейчас прямо побегу к Семенову, и наплевать на все, и пусть думают все, что хотят.
Головин говорит: ну вот, с этого бы и начинала. Да ничего, говорит, я ему особо не сделал. Даже и не попугал, можно сказать. Один раз только ударил, совсем слегка. Я и вообще его трогать-то не хотел, я-то уж давно подозревал, что это ты к нему… Но эти все навалились: чего-то ты, говорят, Башка, разнюнился. Ну мне и пришлось.
Идиот, говорю. Иди отсюда, видеть тебя не хочу. Еще раз, говорю, на него кто посмотрит из вас, уродов, косо, я вас вообще никого знать больше не знаю, понятно?
Но он уже хмуриться перестал. Понял, что про знать не знаю – это я уже несерьезно. Ладно, говорит, Светка, пойду, ты не злись. Хотя лучше бы тебе я нравился, конечно.
Он ушел, а я сижу, думаю: и к чему теперь этот поход? Ведь он там ко мне теперь и на сто метров не подойдет.
Ну, могу себя поздравить! Выступила сегодня полной дурой! Просто, блядь, неисправимой!!!
И ведь каждый раз так. Как вижу его, так сразу с катушек. Как я – не я.
Явилась я на это сборище в школу – Семенова, конечно, нет. Хотела Лопухова спросить, потом думаю: да ну его к черту, червяка этого самодовольного, ему чего сказать – так это все равно что всей школе сразу.
Ну ладно, села на заднюю парту одна и сижу. Все в класс пришли, а Семенова все нет. Сижу, думаю: не придет – Багрову, манду эту, на шнурки распущу. Но это только сначала я на Багрову злилась. Потом, естественно, на самого Семенова злиться начала. Вот, думаю, подкаблучник-то: эта не идет, у нее, наверняка, на выходные задницей где-нибудь повертеть намечено, а он-то чего ж, сидеть и ждать будет?
И так я себя накрутила: прямо всю разрывает. Все мысли свои об этом походе уже двадцать раз проклясть и похоронить успела. А тут дверь открывается и вваливается Семенов. Мрачный такой. Вваливается и к Лопухову за парту, а меня даже и заметить не заметил. Ну, тут я еще больше разозлилась, конечно. Сзади за Семеновым Машка Рябцева сидела, примерная наша, с ручкой, с тетрадкой, как прямо на урок пришла. Так я ее со стула вытолкала, за ним села и от злости его в спину Машкиной ручкой как ткну! Он на стуле аж подскочил, но только не тогда, когда я его ткнула, а когда уже обернулся и понял, что это я. Лицо стало такое, будто Бабу Ягу увидал.
Тут я, конечно, совсем озлилась уже. Нет, ну я, понятно, не Тарасова, конечно, я таких глаз, как она, делать не умею, но и не Баба же Яга в самом деле! Как же, думаю, так, почему, отчего? Ты ж с ней рогами по потолку скоро скрести