Дети распада. Александр Степаненко
был тоже не такой уж плохой признак. Плохо было бы, если бы она молчала. А так – это было уже что-то. Уже какой-то, да разговор.
Вдохновленный таким поворотом, я сразу перешел в лобовую атаку.
– Ты дома сейчас? Одна? – спросил я.
Я умышленно разбил один вопрос на два. С одной стороны, так было вроде бы вежливее, с другой – это было своего рода ловушкой. Первой, казалось бы, совершенно идиотской частью вопроса (а где она еще могла быть, кроме как не дома, если я звонил ей домой) я как бы осведомлялся, удобно ли ей разговаривать и не собирается ли она куда-то уходить, при этом идеи уйти не подавая. Вторая часть уже подразумевала просьбу к ней прийти, но при этом эта просьба прямо не звучала.
– Одна… да, – ответила она на два вопроса как на один.
Сработало. Такой ответ вполне сходил за приглашение.
– Может, я… чтоб не по телефону… – осторожно, намекая, но не говоря прямо, подкинул я.
Она замолчала. Сердце бешено колотилось, но я, собрав все свои силы, заставил себя дотерпеть до ее ответа.
Ответ был неожиданный: ничего так и не сказав, она вдруг громко всхлипнула в трубку.
– Ир, ты чего, ты чего?! – испугался я.
Ее слезы не были редкостью, но почему-то каждый раз мне казалось, что для того, чтобы она заплакала, должно случится что-то очень серьезное.
– Слушай, ну я бегу, бегу, – поспешно продолжил я. – Ты только не плачь. Уже бегу.
Я положил трубку и стал быстро собираться. Больше всего я боялся, что телефон зазвонит, и Ирка, совладав с собой, все же скажет мне «нет». Но телефон молчал.
Дождь все-таки начался, и за те несколько минут, пока я шел, а точнее почти бежал, от своего дома к Иркиному, он из мороси превратился в ливень. В ее подъезд я вбежал весь мокрый.
– Ой! – сказала Ирка, открыв дверь и увидев меня.
На ее лице не было и следа от слез. Наоборот, она вся буквально сияла.
– Да уж, ой! – развел руками я. – Даже не знаю, стоит ли входить. Сейчас замочу тебе тут все.
– Да ну тебя! Входи! – она втащила меня за руку в квартиру. – Снимай это все. Сейчас дам полотенце.
Она пошла в комнату за полотенцем, а я стоял в прихожей, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь тут же и буквально последовать ее словам и снять с себя «все». Вода стекала с волос по лицу, текла вниз по одежде. Подо мной стремительно образовывалась лужа.
– Блин, я ж тебе сказала: снимай! – повелительно и громко сказала она, вернувшись. – Чего ты стоишь-мнешься?
– Э-э-э-м-м-м… – промычал я. – Ну-у-у…я-а-а-а… Я как-то был не готов… так резко. Хотел… э-э-э…
– Дурак! – сказала Ирка. – Все бы тебе обо одном. Снимай же, простудишься.
Она, видимо, приняла мои слова за шутку. Тогда как я, на самом деле, пытался начать извиняться.
Я взял у нее полотенце, вытер голову и лицо, а потом, все также стоя в прихожей, разулся и стал нерешительно стягивать с себя футболку. За ней