Дети распада. Александр Степаненко
долго ждали автобус. Добрались почти к обеду.
За стол еще долго не садились. Все хаотично и бессмысленно бегали вокруг него, изображая деятельное участие в приготовлении еды. Я без дела слонялся по их шести соткам. Теткиного сына, моего двоюродного брата, там, как ни странно, не оказалось. Он был старше меня на три года, учился в Бауманке и, как мне сказали, остался в Москве готовиться к последнему экзамену летней сессии. Это было сочтено достаточно весомой причиной, чтобы не присутствовать на дне рождения своей матери. Впрочем, если по чести, для меня это было больше облегчением, чем потерей: общение с этим занудным ботаником было мне в тягость, но при этом родители всегда на этом упрямо настаивали, видимо, в угоду желаниям тетки. В этот раз проблема решилась сама собой – и слава богу.
Дело мне вскоре нашлось. Тетка решила, что мужской силе незачем пропадать даром, и мне предписали вырыть помойную яму в самом дальнем от въезда углу участка, между глухой стеной дома и высоким, почти трехметровым, наверное, забором.
Так происходило здесь почти всегда. Отдых не подразумевался: за бесценную, как это, видимо, считалось, возможность побыть на свежем воздухе, которую мы получали на теткиной даче, нужно было платить, а потому это место, в общем, довольно устойчиво ассоциировалось у меня с землей и лопатой. Однако яма для помоев – это было что-то новенькое. И крайне, крайне символичное.
Взяв лопату, я снял, чтоб не пачкать, футболку и повесил ее на ветку яблони. От легкого ветра стало немного зябко.
Зайдя в довольно узкий коридор между стеной и забором, я наметил лопатой круг и начал вгрызаться в землю. Сверху почва была сухая и утоптанная, чуть глубже стала мягче, вскоре пошел песок. Я вгонял лопату на полный штык, выковыривал корни, землю, потом песок и камни, выбрасывал все это наружу из круга, оно рассыпалось и частично съезжало обратно; я снова колол и резал штыком лопаты, снова бросал и бросал наружу. Непослушная масса соскальзывала и соскальзывала обратно в яму, а камни упорно мешали двигаться дальше. Я копал, ковырял, выбрасывал, расширял, углублял. Останавливался передохнуть. Довольно быстро мне перестало казаться, что на улице зябко; наоборот: стало жарко и душно; кроме того, на мое потное тело и на сырость слетелась целая туча комаров.
Дыра в земле постепенно углублялась, и все тяжелее было выкидывать наверх песок и камни. По щиколотку, по колени, по пояс. Песок становился все более мокрым и постепенно переходил серо-зеленое подобие глины, я продолжал ковырять ее, разбивая лопатой большие спрессованные куски породы, попутно отбиваясь от комаров. Глубже, глубже, еще глубже… Уже не получалось присесть на край, и я отдыхал, прислоняясь спиной к холодной земле, спина чесалась от налипшей грязи, а в ушах стоял непрекращающийся комариный писк. Вокруг растущей ямы уже образовалась куча земли, песка, камней и глины, и этой выцарапанной мной земли, казалось, стало теперь много больше, чем было ее тогда, когда она была еще здесь, еще на своем