Дети распада. Александр Степаненко
удержаться в моей голове, была мысль о том, о чем так много написано, рассказано, спето и сыграно, а еще о том, что именно это произошло со мной совершенно не так, как об этом сказывалось в книгах, фильмах и песнях. Нет, этим россказням я никогда и не верил. Все произошло так, как только и могло произойти в нашем реальном мире: и то, что называют любовью, пришло ко мне не светом, радостью и счастьем, а суровым, жестким и точным ударом – прямо под дых, в солнечное сплетение. Я бессильно хватал ртом воздух, и его мне, конечно, не хватало; утешало только то, что была лишь степень нехватки, – ведь на самом деле воздуха мне не хватало никогда.
И в этот понедельник, утром, невыспавшийся и злой, я сидел на кухне, пил плохой, желтоватого цвета чай и смотрел в окно; а за окном было опять мрачное, затянутое тучами низкое небо, и деревья шумели от сильного ветра, и, кажется, собирался дождь. Я смотрел в окно и чувствовал, как беспомощная апатия постепенно сменяется во мне злостью и даже бешенством, и эта злость была обращена именно на ту, о которой я беспрестанно, изнуряюще думал все эти дни: за все то, что со мной произошло и продолжало происходит, я злился именно на нее, на Клейменову, и в особенности почему-то на ее огромные, бесподобно красивые глаза.
Я злился на нее за то, что это она, именно она – все это затеяла. За то, что она полгода вязалась ко мне и никак не хотела отставать. Я злился на нее за ее слова про Ирку, слова, сказанные как раз в тот момент, когда они только и могли запасть мне в душу, слова, сказанные так, что просто невозможно было в них не поверить. Я злился за то, что она поперлась в этот чертов поход, злился за тамбур, за крыльцо, за тропинку, злился за ручеек и, конечно же, за палатку, злился за всю субботу и за утро воскресенья, злился за ее красоту, за ее страсть, за ее искренность, злился за ее жестокость, за ее непоследовательность, злился за то, что, почти добившись своего, растравив мне собою всю душу, она вдруг так быстро и безвозвратно от меня отступилась. Злился за то, что она есть, и что она где-то рядом, но уже – не со мной.
И, конечно, я злился за то, что из-за нее я поссорился с Тарасовой, поссорился, так и не зная наверняка, были ли те Светкины слова о ней правдой или они были ею выдуманы именно для того, чтобы развести нас с Иркой.
Развести нас и тут же меня бросить… Не было ли так изначально и задумано? Светка и Ирка друг друга недолюбливали, и об этом все знали. Впрочем, Клейменову недолюбливали все девицы, недолюбливали и побаивались: в младших классах она, помнится, даже пацанам вешала такие оплеухи, что с ней предпочитали не связываться. А с Иркой… да ведь я и впрямь весьма самонадеянно полагал, что их взаимная неприязнь – она из-за меня; и это было мне даже, чего греха таить, приятно…
Неужели она?.. Об этом я как-то не задумывался…
Клейменова была наглой и задиристой, но никогда не казалась мне хитрой и подлой. Вот оплеуху – это и впрямь про нее. А чтоб такое…
Боже, что же я наделал?! Где, спрашивается, была моя голова? Как допустил