На грани. Юлия Зарывных
строением, сумевшим пробраться сквозь пелену, была башня местного храма. Его, как и многие другие, отстроили во время войны. Грань расползалась по материку и пожирала каждый источник света, до которого могла дотянуться. Деревни, сёла, целые города погружались во тьму. Опаснее всего было ночью, когда границы стирались, и фронт незримо смещался глубже в равнины. Тогда на крышах храмов впервые зажглись огни – знак, что жизнь не покинула поселение.
Снаружи дом деревенской целительницы выглядел не лучше, чем внутри. Перила на крыльце покосились, краска слезла, обнажив тёмное дерево. Плющ за лето взобрался по стенам, пышным кустом распустился на крыше. Теперь растение медленно засыхало, роняя листья на клумбы и опуская тонкие стебли в бочки с водой.
Приближающиеся голоса заглушили звон колокольчиков над дверью. К дому шли люди. Много людей. Керден не раз слышал крики жаждущей расправы толпы, видел, на что способны крестьяне, вооружённые топорами и вилами. Их не заботили причины бунта, им не нужна была справедливость. Когда народ желал крови, усмирить его гнев могла лишь сила. Сила, которой у Кердена больше не было.
– Проклятье, – сквозь зубы процедила Мисарра. – Не отставай.
Она бросила факел в бочку, сбежала по ступеням.
Огород за домом простирался до самого леса. В былые времена яблони хорошо плодоносили, ветви черёмухи и малины ломились под тяжестью ягод, кусты смородины клонили ветви к земле. Не то у хозяйки не нашлось времени, не то желания – к осени тропинки заросли сорняками, деревья одичали, принарядившись осенними красками куда раньше срока.
Мисарра перемахнула через обломки изгороди, скрылась за деревьями. Керден едва поспевал следом.
Позади раздались глухие удары и возмущённые крики. Люди тарабанили в дверь, требуя выдать порченного. Единый ведает, что взбредёт им в головы, когда выяснится, что ни хозяйки, ни жертвы в доме нет.
Шастать ночью по лесу в опасной близости к Грани не входило в планы, когда Керден принял решение вернуться в столицу. Путь от Леты до Тесона должен был занять не больше месяца, дабы к началу сезона дождей он не протирал штаны в седле, а распивал дешёвый эль в городских кабаках. Разумнее было остаться на насиженном месте, перезимовать и двинуться в путь по весне или вообще не покидать уютную каморку на чердаке, которую за год он привык называть домом. Но просьбы Эллои, первое время робкие и неуверенные, затем – сердитые и настойчивые, не давали покоя. Поначалу Керден старался объяснить причины уединения, бегства, как любила говорить королева, после – искал поводы повременить с отъездом, и, в конце концов, просто перестал отвечать. Эллоя злилась, называла трусом, грозилась силой доставить его в столицу. Был период, что вестей от неё не приходило вовсе, пока к порогу его лачуги не доставили пыльный конверт. Керден с десяток раз прочёл то письмо. Что-то в столице изменилось, и это пугало королеву настолько, что она не смогла довериться ни бумаге, ни ткачам.
Керден долго откладывал отъезд, и здравый смысл,