Паломничество Чайльд-Гарольда. Джордж Гордон Байрон

      И в жажде новых мест Гарольд умчался,

      Покинув свой почтенный старый дом,

      Что сумрачной громадой возвышался,

      Весь почерневший и покрытый мхом.

      Назад лет сто он был монастырем,

      И ныне там плясали, пели, пили,

      Совсем как в оны дни, когда тайком,

      Как повествуют нам седые были,

      Святые пастыри с красотками кутили.

      Но часто в блеске, в шуме людных зал

      Лицо Гарольда муку выражало.

      Отвергнутую страсть он вспоминал

      Иль чувствовал вражды смертельной жало —

      Ничье живое сердце не узнало.

      Ни с кем не вел он дружеских бесед.

      Когда смятенье душу омрачало,

      В часы раздумий, в дни сердечных бед

      Презреньем он встречал сочувственный совет.

      И в мире был он одинок. Хоть многих

      Поил он щедро за столом своим,

      Он знал их, прихлебателей убогих,

      Друзей на час – он ведал цену им.

      И женщинами не был он любим.

      Но боже мой, какая не сдается,

      Когда мы блеск и роскошь ей сулим!

      Так мотылек на яркий свет несется,

      И плачет ангел там, где сатана смеется.

      У Чайльда мать была, но наш герой,

      Собравшись бурной ввериться стихии,

      Ни с ней не попрощался, ни с сестрой —

      Единственной подругой в дни былые.

      Ни близкие не знали, ни родные,

      Что едет он. Но то не черствость, нет:

      Хоть отчий дом он покидал впервые,

      Уже он знал, что сердце много лет

      Хранит прощальных слез неизгладимый лед.

      Наследство, дом, поместья родовые,

      Прелестных дам, чей смех он так любил,

      Чей синий взор, чьи локоны златые

      В нем часто юный пробуждали пыл, —

      Здесь даже и святой бы согрешил, —

      Вином бесценным полные стаканы —

      Все то, чем роскошь радует кутил,

      Он променял на ветры и туманы,

      На рокот южных волн и варварские страны.

      Дул свежий бриз, шумели паруса,

      Все дальше в море судно уходило,

      Бледнела скал прибрежных полоса,

      И вскоре их пространство поглотило.

      Быть может, сердце Чайльда и грустило,

      Что повлеклось в неведомый простор,

      Но слез не лил он, не вздыхал уныло,

      Как спутники, чей увлажненный взор,

      Казалось, обращал к ветрам немой укор.

      Когда же солнце волн коснулось краем,

      Он лютню взял, которой он привык

      Вверять все то, чем был обуреваем

      Равно и в горький и в счастливый миг,

      И на струнах отзывчивых возник

      Протяжный звук, как сердца стон печальный,

      И Чайльд запел, а белокрылый бриг

      Летел туда, где ждал их берег дальный,

      И в шуме темных волн тонул напев прощальный.

      «Прости,