Дубовая рубаха. Никита Демидов
кровь, чем навеяла на меня рассуждения о смерти. Это было бы так просто, – подумалось мне и воображение тут же нарисовало болтающуюся под потолком петлю, лезвие ножа обагренного кровью и настежь распахнутое окно с болтающимися над пропастью ставнями – настолько просто, что даже страшно. И лишь сейчас я понял, насколько хрупка человеческая жизнь, но даже не стараясь думать о том, что ей необходимо дорожить, я как клещ вцепился в простоту, с коей человек может покинуть этот свет. Наложить на себя руки настолько просто, что люди приходя к этому рассуждают следующим образом, – тут я оборвал ход своих циничных мыслей и представив какого-то человека стал фантазировать какую бы он задал тираду, чтобы посмешнее вышло. Наложить на себя руки настолько просто, что я пожалуй сделаю это завтра, – проговорил человечек которого я представил – а может быть и послезавтра, ведь это такая мелочь, можно когда угодно ей заняться. Внутренне рассмеявшись, я поднялся на ноги и шатаясь, весь замерший в своем не по сезону легком пальто, заковылял в сторону притона, чтобы поскорее лечь в кровать или же напиться до беспамятства, в надежде тем самым вытравить из памяти эту досадную ночь хоть на какое-то время.
10
После той ночи я слег в постель и дня три даже пошевелиться не мог, настолько болело тело моё от пят и до затылка. Казалось даже, что в спальню вот-вот проникнет смерть, сядет на край кровати рядом со мной, завернутым в грязные тряпки и начнет свои проповеди. Нравоучения эти были неизбежными, ведь необходимо же было подвести хоть какой-то итог моей жалкой жизни, которой в виду её непродолжительности, фактически и не было. Иногда, когда в спальню заходила какая-нибудь барышня, которой я не видел до этого, в мозгу моем тут же вспыхивало "А вот и она!". Но юная незнакомка улыбалась, робко представлялась и уходила прочь, оставляя меня одного с этим нелепым убеждением в том, что к каждому человеку смерть приходит в каком-то особенном обличье, а именно в виде того, что человека и погубило. Всякий такой визит раздражал меня до одури, ведь я то готовился к исповеди, и был с собой настолько искренним, что даже надеялся тем самым выхлопотать себе местечко в раю, но все было зря. Незнакомки и незнакомцы уходили, а я прикованный к постели недугом, лежал с ощущением того, что они быть может подслушали мои мысли и найдя их весьма глупыми поспешили удалиться. Под конец мне и самому становилось смешно от этого бесконечного перечисления моих грехов, страхов и всего того, что жило во мне, развивалось и умирало, уступая место чему-то новому. Ведь совесть имеет такое свойство, при котором лишь первое к ней обращение еще хоть как-то наполнено мукой. Но если же ты обвинил себя в чем, пострадал за это, а затем повторился и сподличал, то совесть твоя лишь усмехнется и спросит – Ну что, сударь, и снова вы мерзавец в который раз? И хотелось бы ей ответить, что нет, или быть может, что вина моя в этот раз в другом заключается, но и сам ведь понимаешь насколько это нелепо. Отговорки все, и не более, – сам с собой шепчешься, потому как стыдно за эту трусость –