Грёзы. Ани Закари
время есть грибы?
– Для тебя созрели мухоморы…
Видимо, лицо у меня говорило за себя.
– Сморчкиии… – резво протянула она.
Я вынужденно открыл рот. Она скормила мне всю тарелку. И отсела к печи. Выбросив остатки стряпни за дверь, тут же вымыв тарелку с ложкой в небольшом ведре.
Тишина. Какие-то шевеления у дальнего угла и треск дровишек в печи. А она что-то вышивала и напевала.
– Долго ты меня истязать будешь? – спросил я, но она не реагировала. Отложив вышивку, скрестила ладони, опустив голову, что-то шептала себе под нос.
Я уже выучил наизусть каждую щелочку и текстуру древесных стен. Трещинки на полу, облупленность оконных рам, и стиль их создания, они были словно скрученные тоненькие стволы деревьев. Изучил каждый кирпичик на печи. Рисунок ее платья: синие цветочки с белой серединкой, вышивку на платке: узоры похожие на крылья птицы. Запомнил форму и размер ее изящной стопы, столько она маячила перед носом. Изучил посуду на столе, который был пристроен к подоконнику. Птичьи перья в углах избы. Потолок из балок, узор паутины в левом углу отличался от узора в правом. Один был словно закрученный, второй, как зигзагообразный и тут задумался, почему они разные и как…
– Это пауки-кругопряды, или, как в народе говорят, пероногие, – вмешалась она в мои мысли не поворачиваясь.
Я был просто в шоке, c трудом выдохнул:
– А?
– Тоже задумывалась, почему одни плетут так, а другие иначе, все по наитию. У них заложено здесь, – протянула она ладонь к голове, – либо здесь, – приложила к груди. – У них все проще. Они просто выживают. А людишки живут за их счет, за счет других. А собака просто живет на улице… просто живет… живет… выживает… Но как?
– Как ты это творишь? Проникаешь.
– Подумала о тебе, разум отвел в угол к паутине – все просто. Это вы усложнили.
Просидев еще полчаса, она резко повернулась. Я вздрогнул.
– Иди за хворостом, снег будет еще сутки.
– Сама иди.
– Нельзя.
– Бесы уведут?
– Кто страшнее для меня в ночной мгле?
– Дьявол?
– Мы течем в разных с ним параллелях… Я развяжу, – поднялась она и подошла ко мне, схватила за ладони, руки словно прогрелись и путы соскользнули с запястий, присела на корточки, обхватив мягкими ладонями щиколотки и они тут же прогрелись. Она поднялась, сжав веревки в руке, – подумаешь сбежать, кости наружу выведу и выброшу в лесу, на съедение волкам.
– Здесь нет волков.
– Правильно, не верь легендам.
– Пошли со мной. Темноты боюсь.
– Тебе до полуночи время. Задержишься, станет душе больно.
– В тыкву превращусь?
– В протертую кукурузу, – направилась она к огню и опустилась на пень.
– А лыжи какие или коньки, не предложишь? Или сплети лапти.
Она продолжала молчать.
Я вышел из домика, осмотрелся на этот раз. Перед ним стояло сухое дерево. Высокие корявые ветви будто крышей были. Мокрый снег валил. Было вроде и не холодно, откуда быть снегу в мае.
Рассматривая домик, кинул взор