Свечи на ветру. Григорий Канович
не реку, не изогнутый деревянный мост, маячивший в знойном мареве, как радуга, а тюрьму и камеру, по которой из угла в угол вышагивает его отец, столяр Стасис.
– Завтра, – гордо ответил Пранас.
– И мы, наверно, поедем завтра.
– Только помни: никто про меня не должен знать, – предупредил Пранас и распластался на песке рядом со мной.
Мы лежали рядом, и я слышал, как колотится его сердце. А может, это стучали сразу оба: и его и мое… Здесь, в прогретой тайной и солнцем тишине, этот стук был похож на щебет двух не видимых глазу птиц, одуревших от счастья.
– А где ты возьмешь деньги на билет? – вдруг забеспокоился я.
– В реке, – таинственно прошептал Пранас.
– Деньги… в реке… Ты их там спрятал?..
– Твоя бабушка покупала у моего деда рыбу?
– Покупала.
– Деньги платила?
– Платила.
– Теперь ты понял?
– Нет, – искренне сказал я.
– У меня три килограмма рыбы в садке.
– Вот оно что!
– Два леща… щука… усач и подузда… Отнесу вечером к аптекарю и получу на билет в город.
– А посылка?
– Что посылка?
– Посылка с тобой едет или с нами?
– С вами. Если она поедет со мной, мать сразу и догадается.
– А она туда свинины не положила?
– Конечно, положила. Отец очень ее любит.
– Мамку твою?
– И мамку и свинину.
– Свинину мы не повезем. Наш Бог не разрешает.
– А почему?
– Черт его знает.
Бабушка изредка посылала меня в аптеку за каплями не то для сердца, не то для печени, а может, для того и другого. Принимала их бабушка неаккуратно, иногда совсем забывала о них, но всегда помнила про свои недуги. Господин аптекарь, который спал на перине из бабушкиного пуха, то есть не из бабушкиного, а из гусиного, относился к ней с почтением и всегда на Пасху заказывал у нее гуся, терпеливо выслушивал ее бесконечные жалобы на слабое здоровье, хотя сам здоровяком не был, и брал у нее за капли на пять центов меньше, чем у других.
Нигде в местечке так благовонно не пахло, как в аптеке. Здесь жили какие-то особые запахи, терпкие и пряные, как там, за облаками, в райских кущах, о которых рассказывала бабушка. Она говорила о них с таким восторгом, словно служила в тех кущах садовницей и приехала в местечко ненадолго, на побывку.
Когда я вошел в аптеку, господин аптекарь открыл прищуренные глаза и даже не шелохнулся.
– Здравствуйте, господин аптекарь!
– Здравствуйте, господин Даниил!
Он всех называл господами, даже нищего Иакова.
– Я слышал, вы едете с бабушкой в город, – пришел мне на помощь сам аптекарь. – В тюрьму.
– Едем, господин аптекарь.
– Поезжайте, поезжайте, господин Даниил!
В словах аптекаря не было ни одобрения, ни хулы.
– Наши тюрьмы, конечно, ни в какое сравнение не идут с заграничными, – сказал аптекарь. – Взять, например, Тауэр или Бастилию…
– Господин аптекарь… – судорожно