Всё зло земное. Дарина Александровна Стрельченко
ненароком. Я в конюшню пойду, Сметка покормлю. Да и батюшка звал: что-то ему надобно, что-то хочется от меня. А я ничего не хочу… Ничего не хочу, зелёная.
Шагнул Иван в просторную горницу, ступил на порфировые[81]плиты. Стража тотчас сомкнулась за спиной, затворила двери. Притихли бояре. Тут уж были и Драгомир, и Ратибор, а царь сидел, опустив голову, будто венец к земле клонил. Тишина стояла: ни вороньего грая[82], ни гомона не долетало сквозь слюдяные окна.
Царь исподлобья глянул на Ивана. Проронил угрюмо:
– Свадьбу, раз условия такие ставишь, устроим, да поскорей, чтоб слухов наплодить не успели. Чтоб не говорил народ, что я от сына родного отрёкся по злой судьбе.
– Как тебе угодно будет, батюшка.
– Сватов засылать не станем: не к кому с невестой такой засылать.
– Как тебе угодно будет, батюшка.
– Во дворце жить после хотите али выделить вам другой? Али целый город подарить могу: Сини́чье али Глаз-Город?
– Как тебе угодно будет, батюшка. Как с руки станет – так и делай, а я мудрости твоей доверяю.
Тяжело поднялся царь. Вскинул посох, замахиваясь.
– Глумишься?! Куражишься надо мной?!
– Незачем вам уезжать, – раздался из тени негромкий голос. Царица выскользнула из-за трона, ласково взяла Милонега под локоть. – Живите тут, с нами рядом. Иван и без того по лесам, по болотам больше года бродил. Надо ли со двора отчего опять уходить?
Глянул Иван в царицыны очи. Ознобом пробрало до самого нутра, будто градом побило, будто самый холодный дождь изнутри вымочил. Царь опустился на трон, выронил посох. Произнёс с натугой:
– Верно матушка говорит. Выделю вам Лебединые палаты со всей челядью. А свадьбу в Красных хоромах сыграем. До тех пор, если что понадобится тебе али невесте твоей, дай знать. Да в народ её больно не води.
Поморщился Милонег. Иван кивнул. Царица улыбнулась тонко.
– Но прежде чем свадьбу благословить, надобно и заветы почтить, – молвил царь. Пошевелил рукой в воздухе. Царица тотчас подняла хрустальный кувшин, плеснула в кубок, подала царю. – Заветы… отчие, царские. Не будет без них добра. Вовремя не почтили, вот и сыну Драгомирову копытец обмыть[83] не успели…
Иван глянул на Драгомира с тёмной печалью; чтоб сын в младенчестве умер – такого врагу не пожелаешь.
Говорил батюшка, будто не то дремал, не то задыхался. Будто слова от него разбредались, мысли путались. В глазах то ли поволока, то ли паутина по чёрной парче, точь-в-точь узор на царицыной телогрее.
Иван тряхнул головой, виденье рассеялось. Телогрея как телогрея у Гневы: тёмная – ну так кто на Черностойную пёстрое надевает? Взгляд у батюшки как взгляд: усталый, тревожный. А как царю глядеть, когда из-за моря недруги грозят, леса смыкаются, а в царстве который год то градом урожай побьёт, то озеро разольётся, столицу затопит? Да ещё сын любимый, старший, на лягушке жениться вздумал…
– Заветы царские говорят, что прежде чем невеста царевича невесткой царю сделается, надобно испытать, хороша
Порфи́р – пурпурно-красный камень.
Грай – громкий крик птиц, карканье ворон.
Обмы́ть копы́тца – на второй, третий или сороковой день после рождения гости выпивали за здоровье младенца и дарили ему подарки, это и называлось «обмыть ножки» или «обмыть копытца».