Сказки. Юрий Борисович Шершнев
взойти.
Потерев затёкшие от сидения ноги, Прошка, опираясь на стену позади себя, поднялся. Также на ощупь, добрался до лестницы. Стараясь не скрипеть ступеньками, поднялся и, толкнув ладонями и головой крышку лаза, чуть приподнял её.
Утренний свет прогнал темноту ночи, и теперь розовеющая полоска неба теснила серость, что бежала вслед, не успевшей спрятаться от зори, луне. Сарая не было. Поверх груды наваленных друг на друга досок лежали остатки крыши с обрывками кровли. Из-за навала не было видно мельницы.
«Ладно», сказал сам себе Прошка и попробовал поднять крышку целиком. Что-то не давало ходу. Прохор поудобней упёр ладони в колючие доски люка и потолкал вверх. Края бились обо что-то деревянное. Парнишка, согнувшись, шагнул на ступеньку выше и, подставив плечо под крышку, надавил сильнее. Упершись ногами в лестницу, он с криком распрямился – тогда крышка смахнула придавливающие её обломки стены и упала, звякнув кольцом.
Прошка вылез наружу, откашливаясь от пыли, поднятой отброшенным в сторону мусором. Он стоял среди руин некогда ладного сарайчика. Под ногами валялись поломанные клинки, пополам сломанные стрелы и лук. «Зачем же они добро-то крушили?», подумал Прошка, раскопав ногой рукоятку хорошего заморского клинка. Остатки сундука валялись тут же: вся одежда, что хранил в себе сундук годами, что бережно собирал мельник, была разодрана в мелкие клочья.
Постояв так, разглядывая этот бессмысленный разор, Прошка, перешагивая доски, пошёл к мельнице. Вернее, к тому, что от неё осталось. Как и сараю, ей крепко досталось: дверь валялась на дорожке с вывернутыми петлями, видно, она была заперта, и её вырвали с «мясом». Сорванное неведомой силой мельничное колесо, почти утопленное, беспомощно торчало над кувшинками в заводи. Лягушки оседлали его и теперь орали наперебой. На месте двери зияла огромная дыра. Бревна, из которых была сложена мельница, частью вырваны, частью треснули и теперь торчали внутрь и наружу. Крыша провалилась, а кирпичи печной трубы валялись по всей поляне.
Прошка перешагнул порог полуразрушенной мельницы, что стала для него и временным прибежищем, и родным домом, где он, сирота, обрёл второго отца. В самой мельнице было ещё страшнее, чем на улице. Тут не было ни одной целой вещи – только щепки, осколки, лоскуты и труха. Из очага, заваленного битыми кирпичами, торчала часть лавки. Там, где раньше стояла Прошкина кровать, теперь была навалена огромная куча тряпья, приваленного сверху досками. Мельника нигде не было видно.
Прохор осторожно ступал между осколками глиняных горшков и мисок. Он остановился там, где совсем недавно разговаривал с дядькой Архипом. Парнишка посмотрел на кучу тряпья и, не глядя под ноги, бросился к этой куче. Парнишка начал копать руками, точь-в-точь, как собачонок, что ищет потерявшуюся косточку: в стороны летели обломки досок, щепы разбитых брёвен, вертел с очага, лоскуты овчинного тулупа, остатки одеял и черепки посуды. «Тут ты, дядька, тут! Знаю! Чую!», шептал парнишка, оттаскивая тяжёлую доску. Наконец,