Музыка в пустом доме. Яна Верзун
стоит у окна со школьным дневником в руках. Веснушчатые руки, которые напоминали два батона, лениво листали дневник. Аня выдохнула и посмотрела на мамин живот: кажется, что внутрь забралась большая птица и свила там гнездо.
Мама уселась на кровать, подложила под спину подушку и вытянула опухшие ноги. Аня сидела на столе и болтала своими загорелыми. Муха села на плакат Виктора Цоя, на левую впалую щеку. Бабушка не любила этот плакат и просила его снять, аргументируя просьбу тем, что Цой похож на обезьяну. Аня в ответ напоминала, что все люди произошли от обезьян, а по внешности судят только снобы.
– Какие хорошие оценки у тебя, даже поругать не за что, – сказала мама и положила дневник. – Я ушла из магазина. Сегодня последний день отработала. Валера сказал, нечего мне по десять часов на ногах. Взяла на свое место продавщицу.
Косметический магазин мама купила в конце девяностых и все эти годы сама работала там и продавцом, и визажистом. Выручки от него было немного, но на модные туфли хватало.
– И какой у тебя срок? – спросила Аня, стараясь не смотреть на маму.
– Тридцать первая неделя.
– А по-нормальному?
– Через два месяца рожать.
– Ну аборт ведь еще можно сделать?
– С ума сошла?
– Это ты с ума сошла, если в тридцать пять лет собралась стать матерью, – сказала Аня и спрыгнула со стола.
– Может, судьба дает мне шанс! У нас с Валерой по гороскопу идеальная совместимость, а вот с твоим отцом все было наоборот. Поэтому и не вышло.
– Да, да, именно поэтому. Значит, ты уверена, что ребенок от Валеры? – спросила Аня.
– А ну заткнись! – прошипела мама.
Следующие десять минут выдались жаркими. Пощечина. Оскорбления. Стакан воды. Лай Шарика. Слезы. Шуршание щебенки под колесами машины, на которой уезжала мама. Когда теперь приедет?
Аня никогда не пыталась курить окурки, которые хранились в тайнике. Из уважения к их истории. Но сегодня все пошло не так. Она достала из пакета самый длинный окурок, скорченный буквой «Г», спустилась на кухню за спичками и закурила. Вкус оказался противнее даже жареной каши из конопли, которой ее угощала соседка. Чем ближе к фильтру, тем сильнее тошнота. Рвота. Смывая бледно-желтую жижу в унитаз, Аня подумала, что мама наверняка занимается этим каждый день: ведь беременные только и делают, что едят и блюют. В комнате Аня снова залезла в тайник, достала оттуда серый блокнот и записала разговор с мамой. Она не смогла вспомнить, в какой момент сказала, что проклянет маму и ее ребенка, раз та собралась рожать. Но помнит, что вторая пощечина была именно после этих слов.
Злости стало меньше, а в животе раздалось урчание. Дневник помогал справиться с разными чувствами – со всеми, кроме стыда, которому нигде не находилось места. Ане было двенадцать, когда она гуляла по Ботаническому саду и услышала из-за полуголых деревьев свое имя. Обернулась. Перед ней стоял мужчина в женских чулках и сапогах на шпильке. Больше на нем ничего не было.