Вихорево гнездо. Женя Каптур
жители охотно росли духовно в первом и еще охочее разлагались во втором. На повестке дня поднимались житейские вопросы деревни. Скажем, ремонт церковной крыши. Та зачастила протекать на головы добропорядочных прихожан, отвлекая тех от молебен праведных, сетовал настоятель, выжимая стихарь8. Или же, как в оном году прошли Осенины9. Все ли обновили огонь в доме? Никто ль из девиц не утоп, покуда ходили к озеру-реке, дабы встретить там матушку-Осенину овсяным хлебом с киселем? И какой то́ла-то́не10 так и не соблаговолил скинуться на братчину11, а дармовых яств отведал?!
Баяли и о «горячем»: у соседей с Церковного хутора повадились исчезать люди. Иногда сгинувших удавалось сыскать целехонькими, пусть и в забытье, но куда чаще тела их хладные вылавливали из Козлиной реки, коя протекала неподалеку от Сент-Кони. Мертвяки всяк раз были раздувшимися, с черными синяками на шее. Душегуб ли лихой по Пустошам промышлял, аль зеленый змий народ разгульный топил – оставалось неведомо.
Как бы то ни было, беды горемычных хуторян заботили деревенских куда меньше, нежели напасти со скотом. Не дали как в конце лета в полях Теплого Пастбища некто или нечто порешило несколько голов коров. Туши пастухи сыскали растерзанными, почерневшими и совсем не пригожими в пищу. Уж тогда-то вся деревня встала на уши! А сейчас чего там! Так, помолоть языками да непутевую молодежь попугать не бродить впотьмах. Впрочем, двери на ночь стали запирали накрепко и перепроверять не забывали.
– Все мы поляжем по зимней бескормице! – в сотый раз заголосила старуха Гульдра свою излюбленную присказку, стоило выступающему на секунду умолкнуть. Она запевала ее каждую осень, без малого лет десять. Покамест Сент-Кони не полегли, но Гульдра не теряла надежды. Должно же в какую-нибудь зиму свезти!
Пыля украдкой зевнула, мимоходом потерев озябший нос. Утепления театра тоже коснулись. В бывшем амбаре, удостоившемся чести стать культурным центром деревни, стоял собачий холод. Быть может, актерам отплясывать на сцене, и ничего, а вот зрителям хлопать дрожащими руками радости, эх, мало.
Прозорливо поминая колотун на протяжении всего собрания, людям разносили дымящийся грог и жареные каштаны. Заправив светлую прядь волос за ухо, Пыля дунула и робко отпила из кружки. Грог – насыщенный и терпкий, черный, как деготь, густой, словно мед, защекотал язык своей нестерпимой пряностью трав кардамона, корицы, звездчатого аниса и малость лугового клевера. Горячая «патока» медленно стекала по горлу, отогревая каждую частичку окоченевшего тела. Сверток с каштанами девушка дальновидно припрятала за пазуху: и тебе грелка, и червячка заточить в обратном пути.
Мало тревожили Пылю деревенские проблемы. В Сент-Кони она и вовсе не жила. Просто-напросто любила девушка оставаться в курсе всего, а собирать, как речной жемчуг, правду с враньем, и того пуще. В компании пленительной травницы язык у многих развязывался не хуже, чем после медовухи. Красива
Стихарь – одежда священнослужителя, прямая, длинная, с широкими рукавами.
Осенины или же Равноденствие – праздник урожая, угощения и гостевания. В эту пору заканчивалась уборка яровых хлебов, огородных культур и проходила встреча наступившей осени.
Тола-тоне (Tolla-toine) – ругательство.
Пир в честь праздника, на который скидывались всем селом.