Брошенька. Бычевский Игоревич Александр
манили, а ключицы выглядели хрупкими, точно скульпторы лепили их веками, как и крохотные плечики, которые бы уместились в ладони Кузьмича. Костомаров взглянул на мутный изумруд промеж грудей, не выдержал и восхищенно произнес: «Чертовщина». Русалка испугалась, замолкла, и в мгновенье ока мутный изумруд загорелся ярко-зеленым пламенем и вдруг резко почернел. Почернела и русалка, истошно закричала, и от силы ее крика троица – вылетела в коридор.
– Настасья! – прогромыхал Костомаров так, что набежали слуги.
Кто вооружился ложкой, кто поварешкой, но как ни старались преодолеть порог их сдувало ветром. Песнь русалки звучала все яростнее, от силы ее голоса люстра побрякивала хрусталем. С каждым неудачным штурмом оконные стекла дрожали, словно предупреждая – когда побьются, настанет очередь людей. Костомаров предпринял несколько попыток докричаться до сестры, а затем, поморщившись от фамилии, которую верещали всем имением, утвердительно кивнул, схватил за шею Павлова и прокричал ему на ухо:
– Я за Мартыновым, держи саблю и никого к двери не подпускай!
Павлов схватился покрепче за родную сабельку, несколько раз рассек воздух, заглянул в глаза Костомарова и кивнул так, словно умрет, но выполнит приказ.
Костомаров перелетел два пролёта, перешагнул через коридор, схватил первое попавшееся пальто – пусть и оказалось мало, – взялся за керосинку, подумал, на кой ляд она ему сдалась, ещё и не заправленная. Убегая, он радовался, что сапоги свои надел, а не два одинаковых. Бежал остервенело, сердце барабанило, и было отрадно, что вспомнился этот ритм, когда нет ничего, только ветер щекочет уши, и много движений ногами да руками. Руками да ногами. Повторяющихся. Снова, снова, снова, снова, снова. Он проживал новую жизнь, которую не осознавал, но тело помнило, как её любило, а потому помогало: ни скрипело и ни ломило. В два прыжка – через забор и до двери – он оказался у имения и закричал, точно явился из преисподней за душой.
– Откройте дверь и приведите мне Мартынова!
Дверь открылась нескоро. Старый слуга Прокоп Семеныч поднес керосинку к лицу Костомарова, разочарованно выдохнул и крикнул:
– Хозяяяяин, а Костомаров-то жив!
Прокоп недовольно почмокал губами и кивком пригласил внутрь. Костомаров задел старика плечом, они друг другу криво улыбнулись и разошлись. Прокоп почапал по длинному коридору, а Костомаров по памяти уселся на лавчонке, сокрытой темнотой, и уставился на портреты, освещаемые тусклой люстрой.
Самый старый из Мартыновых – тот ещё сухарь, но каков характер! Какая услужливость, и куда она привела? Суровость испытаний навсегда поселилась в его взгляде, и даже через сотни лет будет казаться, что он недоволен смотрящей на него букашкой. Костомаров перевел взгляд. Сын старшего похож на человека благородного лицом, да только нос подвёл – смешной такой картошкой. С таким в кабинетах не посидишь, там любят поострее. А ему этого и не требовалось: купил это имение и завещал сыну достигнуть большего. Расшириться – но не чтоб в кресле не умещаться, а для молвы в близлежащих землях. Тот услышал завет