Повесть о самурае. Дмитрий Богуцкий
чем покинул это место навсегда.
Архив! Оплот Позолоченной молодежи, читателей поэтических сборников времен Хэйан, коллекционеров свитков, ценителей августейших автографов, игроков в рэйки и го, подвижников ложных записей, мастеров путать документы, двухвостых неуловимых интриганов, зубастых лихоимцев, нечистых на руку и сердце, шептунов в уши вышестоящих, ничем не доказавших свою мужественность женоподобных ценителей романов о царевиче Гэндзи. Лисы во плоти, никогда не снимающие маски приветливости, – так называл их господин старший садовник в беседах без посторонних.
Я вошел туда, ежась, предчувствуя, что буду сожран мгновенно и без остатка, и кости мои сгинут неведомо где, и монах над ними сутру не споет.
Я замер перед раздвижной дверью в эту обитель зла в главном здании княжеского дворца, слева от Зала аудиенций, робко заглянул внутрь, а внутри кипела работа.
Десяток юношей в изысканной одежде разбирали груду сваленных у входа пачек из сложенных в учетные тетради длинных полос дешевой пожелтевшей бумаги. Шипя сквозь зубы, они поднимали очередную отсыревшую после хранения в башне тетрадь кончиками отточенных ногтей или чихали от пыли на пересохших покоробленных сгибах, читали пометку о дате, складывали в стопы, откуда их перетаскивали поближе к человеку, возглавлявшему это заведение, человеку с большой красной печатью.
Тетради пред лицом его быстро пересчитывали по числу лунных месяцев, два писца на коленях перед низкими столиками вносили одинаковые пометки в две учетные ведомости, затем пачки перевязывали тканью и они попадали под тяжелую длань руководителя, чтобы оставить на белой ткани красный след ответственной печати.
Главный архивариус в окружении высокопоставленной прислуги работал не покладая рук.
Он меня первый и заметил.
Словно волна пробежала от него ко мне, по мере того как писари оборачивались вслед начальственному взору. Работа прекратилась, наступило молчание.
Архивариус поставил печать в нефритовую тушечницу в форме жабы и указал сложенным веером в мою сторону одному из писцов за столами.
Тот, поклонившись, с достоинством поднялся, расправил широченные рукава, сняв с плеч белые подвязки, их удерживавшие выше локтя, подальше от опасного соседства с осакскими чернилами. Мелко семеня ногами, он изящно проследовал до дверей за время, что я мог бы не спеша обойти этот зал дважды.
У входа, слегка лишь обозначив предельно незаметный поклон, он едва слышно спросил:
– Чем обязаны такому беспокойству?
– Прошу простить. – Я поклонился ему как вышестоящему, каковым он и был. – Униженно прошу снисхождения и совета у его учености, господина архивариуса, по этикету одного сложного и неотложного дела.
Секретарь вежливо ожидал, что я добавлю что-то еще. Не дождался, медленно повернулся на месте и засеменил к столу начальника с той же прытью, способной привести в дурное расположение духа человека и потерпеливее меня.
Там, нижайше склонившись над начальственным