Флэшмен и краснокожие. Джордж Макдоналд Фрейзер
сиу – те еще пакостники: не будь меня здесь, они вполне могли бы обобрать вас до нитки, а может, и волосы прихватить тоже. Но мне сдается, эти довольно миролюбивы. Вроде как. Ух-ху.
Меня бросило в жар. Полагаю, до этих пор я и не думал про индейцев, не принимал их всерьез – поездка покуда казалась сущей прогулкой, в Вестпорте все выглядели такими веселыми и уверенными, да и от цивилизации с ее пароходами, припасами и солдатами нас все еще отделяло не более нескольких дней пути. И вот, откуда ни возьмись, появляются три размалеванных дьявола – и это еще мирные, как полагает Вуттон, и ты понимаешь, что до Санта-Фе тысячи миль дикой пустыни, кишащей целыми племенами опасных мерзавцев – каких угодно, но только не мирных. Когда тебе рассказывают всякие истории и побасенки, ты слушаешь их вполуха, напоминая себе, что твой караван хорошо вооружен и охраняется. Но стоит увидеть их вживую, во всей этой жуткой раскраске и перьях, и твоя дюжина винтовок, револьверов и восемь жалких фургонов начинают казаться утлым челноком в бушующем море.
Так что я без обиняков спросил у проводника, каковы наши шансы добраться до Санта-Фе без серьезных… хм-м… помех. Впрочем, какая разница – назад пути не было, я не осмелился бы вернуться в долину Миссисипи и вновь улепетывать от погони. Дядя Дик поскреб затылок и поинтересовался, есть ли у меня карта.
– Глядите-ка, – говорит. – До самой переправы через Арканзас мы можем не беспокоиться: Пятнистый Хвост уверяет, что в районе Большой Излучины полно стоянок шайенов и арапахо, а они не враждебные, это точно. Зато он помянул про военные партии навахо, команчей и кайова в округе Симаррона, это к западу. Еще говорил про апачей на реке Канейдиан и ютов на Пикетуайре. Ходят слухи, что Уилл Бент и Сент-Врен оставили Большой Приют. Поверю этому, когда сам увижу. Но все может оказаться и неправдой – кто рискнет поручиться?
«Господи Иисусе, – думаю я, – многовато для пикника в прериях». Но Вуттон утешил меня, сказав, что Пятнистый Хвост может врать: всем известно – индейцы никогда не говорят правды, если только им деваться некуда.[65] Кроме того, у Рощи Совета мы можем влиться в какой-нибудь большой караван, который окажется по зубам только очень многочисленному и отчаянному военному отряду.
– Увидим, когда доедем до нового солдатского лагеря – форта Манн. Потом прикинем, откуда ветер дует, и решим, идти ли по Симарронской дороге к Сэнд-Крик и Канейдиан или принять к западу, на Бент и дальше к Ратону, – Дядя Дик поднял на меня свои голубые глаза и вдруг улыбнулся. – Ваш проводник мотался до Санти-Фи столь, что и сам уж не помнит. И всегда доходил туда и возвращался обратно. И ежли теперь оно ему не удастся, кэп, значит, этот малый скис![66]
V
У Рощи Совета, на поверку оказавшейся маленьким леском с несколькими хижинами и конюшней для недавно открытой линии дилижансов, мы застали три каравана. Первый состоял из двадцати фургонов с молодыми парнями – клерками и рабочими с Востока, называвшими себя «Питтсбургские пираты». Другой включал три десятка мулов и
Образ и репутация американского индейца за последние несколько десятилетий претерпели серьезные изменения: из жестокого и коварного злодея времен освоения Запада он превратился в героя-патриота. Маятник моды имеет тенденцию колебаться очень сильно, и, огульно отвергая мнение Вуттона и его современников, мы можем впасть в такое же заблуждение, как и безоговорочно соглашаясь с ним. Без сомнения, фронтирщики индейцам не доверяли и, как правило, недолюбливали их. Есть свидетельства, что Кит Карсон, более образованный, чем большинство прочих, говаривал: «Я не верю ни одному из них»; Джим Бриджер называл сиу «лживыми и подлыми». Джим Бейкер, трезвомыслящий и уважаемый горный охотник, выразил в беседе с Р.Б. Мерси таковое мнение: «Они испокон веку страшные негодяи, и по мне, только наполовину люди. Видали вы людей, которых ты кормишь, поишь и привечаешь в своем доме, но стоит тебе отвернуться, как они уведут твоих лошадей или стащат все, что попадет под руку. Нет-нет, это не всегда. Они могут чувствовать благодарность и добром встретят тебя в своем вигваме. Но инджин никогда не постесняется обжулить тебя. С ними бесполезно говорить о совести. Они не знают такого слова. Это лживые подонки, и ты не добьешься от них порядочности, пока не задашь им трепку по первое число. Они не понимают манер белых людей и не собираются учиться. Если ты с ними мягок, они думают, что ты их боишься».
Мнение знатока. Но то, что индейцы думали о Бейкере и его белых приятелях-фронтирщиках, столь же показательно. Нам известно, какую оценку поздние индейские вожди давали американской армии и правительству, и у них были на то основания. Вполне вероятно, Бейкер был прав, утверждая, что понятия индейцев о морали и совести сильно отличались от понятий белых людей. Для сиу так же трудно было усвоить идею европейцев о неприкосновенности частной собственности, как для белого нелегко было принять обычай не убивать врага в битве, а считать на нем «ку». Правильнее всего признать, вслед Флэшмену, что у обоих сторон были слишком разные понятия о морали, и покончить с этим. Но в одном Вуттон совершенно прав: путешественнику не стоило терять бдительности, даже с явно мирными индейцами, – существует масса свидетельств, что они вели себя, по меньшей мере, непредсказуемо, напоминая в этом, кстати сказать, шотландских горцев. См.: Мерси «Тридцать лет…».
Выражение «этот малый скис» в данном контексте означает «стал совсем плох» и является образчиком того, что Флэшмен называет говором «плаг-а-плю» – от распространенной среди горных охотников фразы, в которой они выражали осуждение низких цен на меха (плитка табака за шкуру). Читатели таких сочинителей-фронтирщиков, как Ракстон, Мерси, Гаррард и Паркмен, а также тогдашних авторов вроде Майн Рида и Баллантайна, должны быть знакомы с этим диалектом. Помимо специфических выражений, для него были характерны некоторые особенности произношения: прежде всего редукция долгих «э» и «е» в короткое «э». Скорее всего, это видоизмененный диалект, имевший хождение в приграничных штатах, откуда и вышли многие из горных охотников. Как и в случае с большинством американских наречий, истоки «плаг-а-плю» произрастают от восточноанглийских, пуританских и западных корней, и в него внесли свой вклад североанглийский, шотландский и ольстерский говоры. Для чужака он звучал дико, и кое-кто высказывал подозрения, что «горцы» специально прибегают к нему, ради развлечения, в то время как большинство из них могло при желании разговаривать на правильном английском, без всякого акцента. Во многих смыслах они могли быть неотесанными, но многочисленные записи их речей позволяют сделать вывод, что по части уважения к грамматике и правильности построения выражений эти «дикари» могли посрамить большинство современных англичан и американцев. Стоит добавить, что среди них встречалось немало опытных лингвистов, знакомых, по меньшей мере, с испанским или французским, помимо различных индейских языков.