Сабля, трубка, конь казацкий. Степан Кулик
что кошмар продолжается наяву, татары завыли, словно раненые звери, и, подгоняемые смертельным ужасом, бросились наутек. Куда глаза глядели. а ноги несли… Совершенно позабыв о дисциплине и оставляя своего повелителя один на один с разъяренным Иблисом. Кто думает о казни, когда Смерть смотрит прямо в глаза. И не благородная, возвышенная смерть воина, которой будут гордиться твои потомки, а душа героя вступит под прохладную сень Джан-на-ата. Такая гибель – честь и награда. Но кто настолько безумен, чтоб не ужаснуться пылающих огнем кровавых глазниц мангусов, Пожирателей душ… Потому что после не будет ни Рая, ни Ада.
Далеко убежать не удалось…
За то недолгое время, в течение которого ордынцы пытались понять, что происходит, а после – изгнать Злого духа, Полупуд незаметно обошел лагерь и пробрался к пленникам…
Секрет неизменного успеха нападения людоловов – внезапность. В «час волка», когда сон самый крепкий, басурмане толпой врываются в дома, и зачастую хозяева оказываются связанными раньше, чем успевают проснуться. Какое уж тут сопротивление. А если кто и схватится за оружие, то вынужден в одиночку противостоять сразу нескольким врагам. Без какой-либо надежды на помощь.
Теперь ордынцам на собственной шкуре предстояло узнать, что значит быть атакованными внезапно, пребывая в меньшинстве. А еще – почему самым страшным зверем считают не раненого шатуна-людоеда, а медведицу, защищающую потомство.
Пережившие ужас порабощения, смерть детей и родителей, видевшие, как убивали их соседей и других односельчан – освобожденные запорожцем пленницы жаждали мести… И у дюжины людоловов – крепких и сильных мужчин – не было никаких шансов спастись от безудержной ярости женщин.
Подлинными фуриями они гурьбой набрасывались на каждого пойманного татарина, царапались, кусались, сбивали с ног, валили на землю и… От тех звуков, что доносились до лагеря, меня даже в дрожь кинуло. Лютому врагу не пожелать такой смерти.
Выжил только юный бек… Да и то благодаря Василию.
Сын Гуюк-мурзы оказался самым храбрым из своего пастушьего воинства и сопротивлялся до конца. Он даже попытался сразиться с Полупудом. Но куда кутенку, хоть и благородного рода, до матерого степного волка. Всего лишь трижды звякнули клинки, а потом неумолимая сила выдернула ятаган из руки ордынца и отбросила в сторону. Как будто и в самом деле вмешался злой дух.
Секунду или две Сафар-бей недоуменно глядел на лежащий на земле клинок, а потом завопил: «Алла!» и бросился на запорожца, потрясая зажатым в кулаке кинжалом. Василий только хмыкнул и, когда треснул бека в челюсть, попридержал руку. Впрочем, юноше хватило. Рухнул как подкошенный.
– Это тебе за муравейник, щенок… – проворчал Полупуд, пряча саблю в ножны. – Стоило бы самого так же, да уж больно хлипкий… Свяжи-ка ты его, Петро, и постереги… А я пока баб наших успокою… Эй, красавицы, хватит дрожать! – в первую очередь гаркнул запорожец на группку девушек, которые, в отличие от молодиц, даже после освобождения не сдвинулись