Барабаны летают в огне. Петр Александрович Альшевский
к нечеткости не придраться.
Деньги с него содрали, успокоительную микстуру прописали, в аптеку он не пошел, но пошататься по снегам для снижения нервного напряжения выбрался.
Маккалебой из Эдинбурга.
Эдинбургское чудо.
Про чудо и про мои злоключения на поприще чуда я….
Ты, землеройка, не выступай.
О чуде мне вам…
Наша потасовка паршиво для тебя закончится!
Отлупить горнолыжника землеройке не сдюжить, и отец Онисифор, придав огранизму скомканному осанку гордую, в показную незаинтересованность погрузился.
Из-за чего он эдинбургское чудо, почему… расскажет – послушаю, а не станет – выпытывать не примусь.
А вы меня, святой отец, уговаривайте, бархатно меня улещивайте, и я все вам поведаю.
Оскорбительное предложение. Горнолыжник мне его не делал, но сделав, он бы ухватил, что моим согласием тут и не пахнет.
На губе у горнолыжника трещина.
От холода ли она рассеклась, от СИФИЛИТИЧЕСКОГО ЛИ НАРЫВА – я промолчу.
Молчание белокурой Энни, промолвил Маккалебой, действует на меня гнетуще.
А мое? – спросил отец Онисифор.
Твое ничего.
Вынесение отца Онисифора за черту желательных собеседников завуалировано горнолыжником не тщательно, бугром выпирает! раз землеройка горнолыжнику неугодна, священник, еле сдерживаясь, пустостословием с ним не займется.
Кипсел, Коринф, Кипр… поведи мы с ним разговор, я бы ему сказал, что Кипсел – тиран Коринфа.
А к Кипру Кипсел отношения не имеет.
Коринф при Кипселе процветал, а на Кипре демократия. Мы живем без достатка, но тиранию не признаем.
А нам, священникам, что тирания, что демократия, не оскудеем мы, не тревожься.
Впрочем, я священник, деньгами не набитый. На проживание мне выплачивается, но с церковных доходов не перепадает.
Ими заправляет Селиний Гивас. Учась в семинарии, мы с ним в одном общежитии, даже одну комнату в нем делили.
На моем столике Евангелия и Жития, а у Гиваса книги по бизнесу.
Ныне у него уже МИЛЛИОННЫЕ ОБОРОТЫ, а у меня те же Жития.
А в очко я его обыгрывал. Мне с тобой в очко играть – можно сразу раком встать, неприязненно бормотал он в мой адрес.
Ни малейшего мужеложства между нами не случалось. С женщинами не встречались, но и в педерастию не включались: на самообеспечении пребывали.
Отходя ко сну, простынями накроемся и рукой. Одеяла нам выдавали, но под одеялами мы, распаляясь, перегревались. Преимущественным образом Гивас. Невольно к нему прислушиваясь, я подмечал, что темперамент у него необузданный. Количество женских имен он выстанывал устрашающее.
Меня он ими перегружал. Дидамию и Калисфению довеском к моей Антиопе я бы воспринял нормально, но он и… и… и….
Мою Антиопу я на полотне Антониса Ван Дейка нашел.