Барабаны летают в огне. Петр Александрович Альшевский
страдать из-за мальчика. И из-за собственной нерасторопности – прийти бы мне к тебе, дитя мое, раньше, до возникновения этой неразрешимости…
Но Иисуса Христа в угол не загнать!
Он и свою СВЕТОНОСНОСТЬ УВАЖИТ, и обвинения в никчемности от корпуса священнослужителей отведет: путем выведения на авансцену другого священника.
Я тут, замявшись, стою, а с батюшкой из соседнего прихода спаситель Иисус сейчас говорит.
«Иди и исцеляй! Молись у его кровати и отрок воспрянет!».
Тоном приказчика говоря, Господь достучится скорее. И идентификация произойдет безусловная. От дьявола бы священнику елейное, коварное нашептывание, а если кто-то по-хозяйски орет, то понятно, что Господь.
Ошалев, но не ослушавшись, выдернутый Господом священник сюда принесется и меня от мальчика ототрет.
Его молитва с последующим сексуальным вознаграждением не связана, ее-то Господь удовлетворит, но как мы объясним девушке, почему не я, а другой священник чудо родил?
Наверно, на меня Господь что-то нашлет.
Почувствовал себя неважно и за что взялся, не довершил. Не промашка, мой чин умаляющая, а приступ, мысли мои спутавший и от лечения божьим словом их оттянувший; при температуре тела сорок градусов я устою, но разогрей мне ее Господь до СОРОКА ДВУХ, в беспамятстве распластаюсь.
Около кровати с ребенком.
Когда другой священник преподнесет Куфую возвращение его здоровья, подстегиваемый приливом сил парень на кровати не залежится.
Она освободится. На нее перенесут меня.
Мальчик скачет с товарищами, его старшая сестра стряпает на кухне праздничное блюдо, присланный Иисусом священник, недоумевая и спотыкаясь, ползет назад в церковь, а я занимаю кровать.
Скосившая меня хворь ничему на пользу уже не идет, но из нее меня ее не выводят.
Наказывает меня что ли Господь?
Подумаю получше, без скоропалительности – всего я не знаю, лимита на мое незнание нет, я помню, что я вышел из храма и моя прихожанка толстую болонку при мне ругала.
ЗА ЕЕ ПОХОТЛИВОСТЬ.
Я за собачку почти заступился и чуть не попался.
Чтобы начать властвовать, раскрепоститься мне надлежит. А над кем я хочу довлеть? Не над паствой, не над Медоном, лампочки в храме меняющим, над собой? Но мое естественное назначение быть под Господом.
Начальственный голос Христа! Далеко он не разносится, но для меня, священника, после того, как я его уловлю, ему подчиниться – догмат.
А если, заговорив со мной, он мне и покажется…
Длинный ряд Иисусов Христов.
Замахнувшись схваченными обеими руками ГОЛГОФСКИМИ КРЕСТАМИ, одновременно зашагали вперед, на оседающего меня…
Сорок два.
Христов… крестов… градусов.
Температуру до предсмертной ты мне, Господь, нагнал.
Из-за нее мигрирующие