Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество. Игорь Евгеньевич Кокарев
друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а – так,
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош, —
Парня в горы тяни – рискни!
Не бросай одного его,
Пусть он в связке в одной с тобой —
Там поймешь, кто такой.
И вдруг услышал категорическое, ошеломившее меня:
– Не наш человек, индивидуалист.
Как так, не наш? А кто это «мы»? Я тогда и потом неотвязно все возвращался к этой категорической фразе, так поразившей меня. Что стояло за этим «не наш» и отделяло поэта, меня и миллионы тех, кто уже давно и крепко любил Высоцкого …от кого? Чего его «наши» так боятся? «Баньки по-черному»? «Охоты на волков»? «SOS – спасите наши души?» Да, он не пел уже, как Окуджава, о «комиссарах в пыльных шлемах», но он пел о солдатах, не вернувшихся их боя, даже не пел, а хрипел, рвался из всех сухожилий. Градус гражданственности был выше, уже и зашкаливал. Не может быть, чтобы этого не чувствовал и не понимал мудрый, но осторожный руководитель Союза композиторов! Они там, в своем союзе безошибочно уловили смену тональности, и отсекли, как «не наше, не советское». А может, им подсказали в ЦК, не зря же там хлеб едят.
Годы спустя, уже в начале 80-х, когда на меня заведут персональное дело за пьесу о Высоцком, ту, что мы напишем вместе с 10-м классом, где будет учится мой сын, ТНХ пойдет в Политбюро ЦК и отобьет меня от исключения из рядов. Ох, не простая у него работа. Как и у всех, кто не может расстаться с иллюзиями, хоть по должности, хоть по зову сердца.
При всем при том ТНХ всегда сохранял глубокую внутреннюю порядочность в отношениях с близкими, коллегами и вообще с людьми. Он обладал жизнерадостным, ярким общественным темпераментом. В основе этого темперамента – его советскость в лучшем смысле. В личности ТНХ идеология проросла не фанатизмом, а идеалом. Он был именно советским человеком в лучшем, идеальном смысле этого слова. Он не просто верил в провозглашенные гуманистические ценности социализма, он воплощал их в своем характере, образе жизни, делах.
Ощущал ли он, как я, гниение идеологии? Не знаю. Но когда в августе 1991-го случится ГКЧП и на улицах Москвы будут стоять танки, и мы с ним будем, затаив дыхание, слушать «Эхо Москвы», он будет готов пойти в Белый Дом и выступить с обращением к народу. Его опередил всего на несколько часов Ростропович…
ТНХ органически было чуждо мещанство, роскошь и потребительский зуд. Он был коллективист, ценил дружбу, был непривычно для сурового века сентиментален. Слезы на его глазах я видел не раз на спектаклях и концертах. И тогда он мне становился дорог и понятен.
Он не был философом, во всяком случае я не видел поползновений высказывать мудрые мысли, как это бывает у многих недалеких, но амбициозных начальников. Я видел его негативное отношение к модернизму, к безмелодийной музыке, равно как и к попмузыке, ибо это претило его собственному мелодийному дару. И в этом смысле он был