Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество. Игорь Евгеньевич Кокарев
Где – то в Москве журфак, МГИМО, Институт философии. Родители стояли насмерть:
– Какая философия, прости господи? Сначала получи профессию! Ты что, в тюрьму захотел? Вон, соседа забрали на пять лет за анекдот…
Но было совсем не страшно, и мы продолжали шутить и прикалываться. Удивительно, как беспечна юность! Походы в катакомбы, сбор металлолома, смешные стенгазеты, шефство над двоечниками, – за что, спрашивается, в тюрьму? Где-то там, над нашими головами верстались пятилетние планы, снижались цены, осваивался Космос. Туда рвалась душа.
Я мечтал о журналистике, а попал… в ОВИМУ – в Высшую Мореходку. Потому что отец… Его на флоте знали и уважали. Оказывается, и в приемной комиссии. Так что я изменил себе. Измены жизнь не прощает. Сказал бы кто раньше…
На консультациях по русскому языку перед вступительными паясничал у доски. Преподаватель устроил тест: вызывал абитуриентов и диктовал слова. До первой ошибки. Человек 7 слетели после 2—3 слов. На мне процесс сбился. Список слов был исчерпан, а я все стоял у доски и пожимал плечами. У меня же абсолютный слух на грамотность. И все увидели: не тот человек на борту…
После поступления я ей открылся. Ночью, на борту белокрылого лайнера «Украина» – под свист ветра и шум разрезаемых сталью волн. «Жемчужина твоей девственности скрыта в перламутровой раковине моей души. Меня спрашивают, где живёшь ты, как будто не знают, что твой дом – в моем сердце». Говорил цитатами из любимого Олдриджа, не зная, что в тот момент она уже сделала свой выбор. Со скромным Саней, однокурсником и затем электромехаником на судах загранплавания она пройдет
Лара и Саня. Они прожили долгую и счастливую жизнь
счастливые пятьдесят лет. Уже в независимой Украине умирать будет долго, теряя способность сначала двигаться, потом говорить. Не станет ее как раз в те дни, когда в Одессе прольется первая кровь гибридной войны с Россией, и в здании бывшего обкома КПСС сгорят от коктейлей Молотова больше сорока сепаратистов, сторонников развала Украины. Ее верный Саша пришлет мне в Лос-Анджелес краткое сообщение: «Сегодня умерла Ларонька»… Оборвется еще одна ниточка.
Наверное, из уголовки эта традиция наделять сокамерников кликухами – прозвищами. Кто их придумывал? Как, почему? Казалось, они рождались из воздуха. Но приклеивались намертво, на всю жизнь… В мореходке у людей были прозвища как прозвища: Мерзавчик, Уголок, Чилона, Кенгуру, Качок. У меня одного научное – Идеалист-утопист. Даже стыдно было. Но все улыбались на эту кличку. Я завидовал Чилоне, деревенскому парню, паровоза не видевшего до мореходки. Как он в уме берет эти проклятые производные и интегралы? До сих пор не вижу в них смысла.
Зато вижу другое. Через много лет в фильме Марка Осипяна «Три дня Виктора Чернышева» будет сцена: прут немецкие танки, у наших артиллеристов кончились снаряды. Окровавленный наводчик оборачивается и яростно кричит, протянув руку прямо