.
от этого переживания.
После того как из Балаклавы вывели военные суда и подводные лодки, городок этот быстро превратился в приятное курортное местечко. Узкую, изломанную бухту опоясала новенькая набережная, которую, в свою очередь, окаймляли маленькие домики архитектуры XIX века, отреставрированные и чисто покрашенные в белое. Верхние этажи этих домиков с балкончиками в цветочных ящиках сдавались внаем, а в первых были устроены магазины и кафе, шедшие по ее левой стороне сплошной чередой.
В одном из них Аля с дочкой, Илья и Тимофей ждали, когда придет из Севастополя рейсовый катер, на котором должна была приехать Алина подруга. Солнце уже скрылось за горой, нависающей над входом в бухту; было ветрено, и мачты яхт, поставленных в ряд у набережной, покачивались вразнобой. Ветер рвал тенты, под которыми стояли столики, то и дело его порывы уносили с них салфетки, которые распахивались неуклюжими бумажными бабочками и, как курицы, неумело пытались взлететь. Аля рассказывала про подругу, за соседним столиком подвыпившие офицеры украинского флота ругали какого-то своего общего приятеля по фамилии Петриченко.
– А это что такое? – спросил вдруг Илья, указывая на Алину руку.
– Это? – Аля тоже посмотрела на свою руку. – Это кольцо. И не простое, а обручальное. – Она потрогала кольцо пальцами левой руки, словно проверяя прочность его положения.
Илья озадаченно замолчал, а Тимофей засмеялся и подмигнул Але.
– Так что не все так просто, – добавила она с какой-то злобной радостью.
«Что должно быть просто?» – хотел спросить Илья, но продолжал хранить задумчивое молчание.
В нем не нашлось никакой способности увидеть в этих словах что-то забавное или тем более обратить их в шутку, как попытался это сделать его друг. Прямое значение слов часто заслоняло ему подтекст, и он привык им верить, как привык верить всему написанному, – как дерево верит лесорубу. Одной гранью душа Ильи принадлежала бесстрастному серьезному миру природы, ибо природа пребывает вне иронии, вне остроумия и сама по себе не смешна и не печальна. Но в нем не было недостатка того, что является основой любого остроумия, а именно изящества. И поскольку это изящество не разрешалось остроумием, своим простодушием он напоминал ребенка.
– Ну и кто у нас муж? – спросил Тимофей небрежно. – Он превратит нас в лягушку?
Аля гневно посмотрела на него и хотела было рассердиться, но физиономия его выражала такое невинное добродушие, что она с трудом сдержала улыбку.
– Увы, да, – сказала она вместо этого и сама коротко засмеялась.
Катер «Медея» пришел точно в половине девятого. На набережной вспыхнули фонари. Мальчишки, нырявшие на скалах у входа в бухту, протащили по плиткам набережной сетки с рапанами, оставляя за собой мокрые следы босых ног. Подруга Марианна, как и любой человек в первый день на юге, все окружающее принимала восторженно. Особенно ее воображение поразили развалины генуэзской крепости, венчавшие крутой