Мутные слезы тафгаев. Петр Альшевский
вас никто и не заставляет. – Отодвинувшись на стуле из-за елового стола, старик взглянул на свои выходные штаны и умиротворенно подумал, что их бы неплохо постирать. – Вот волк нашего вегетарианца Казаева не понимал, а за милую душу слопал.
Люди молчат, недоуменно кивают, они не готовы ни к хорошему, ни к плохому; среди них и полнокровный Юрий Полежаев – фигура у него женская, нормальная, но лицо излишне мордатое, на его тонкой шее оно смотрится вовсе нелепо: «я выплыву… или всплыву… побочные выгоды зачаточного состояния! в знак закончившийся любви посылайте худых кротов… какие сны, такие и дел»; Юрий Полежаев похож на интригующего идиота из площадной мистерии начала тринадцатого века – дед Фома подмечает, что Юрий хочет о чем-то спросить, но, передернуто хмурясь, лишь переминается с ноги на ногу.
В Полежаеве шарма, как в бацилле меда. Время – это вода, в которой я мою ноги, кто-то голову, Юрий что-то еще; старик спросил его первым:
– Здоровья тебе и будущей бессемейности – ты вместе со всеми пришел узнать мое мнение о гомосеках или тебе опять нужно утешение по поводу твоей физиономии?
– Насчет морды я, – сказал Полежаев. – Никакого спаса мне от нее нет – как представлю насколько у меня жирная морда, так и теряюсь. Ты мне уже неоднократно говорил, но все же скажи еще раз: ответь, скажи, применяя какие иллюзии мне жить дальше?
Дед Фома еще в прошлом году сбился со счета сколько же раз он говорил Юрию Полежаеву о не первостепенном значении его морды. «Не в морде счастье, человече, утверждал старик, даже с такой мордой, как у тебя, можно вскочить на подножку отправляющегося в рай ландо»; дед Фома не прекращал попыток привить Юрию стойкое равнодушие к совершенной Кем-то оплошности: живописал грудную жабу и темный мир, подтрунивал, плел небылицы, но сегодня приготовил для него нечто новое.
Наброски антикризисного чертежа?
Планы по его же скручиванию?
– А ты вынуди себя представить, – сказал дед Фома, – словно бы ты лежишь в гробу. Твое лицо становится все худее и худее, но тебе от этого совсем мало удовольствия, потому что твое лицо и дождевые черви жрут, и вечность топчет: вынуди свое воображение увидеть тебя в гробу, Юра – вынудишь и тебе…
Но Юрий Полежаев к последним словам словам старика не прислушивался – кстати, вчера Полежаеву приснилось, что над его головой переворачивается в небе добротный двухэтажный дом и в окне этого дома виднеется румяная девушка. Помахивая ему платком и медленно говоря: «будь славным мальчиком, Юра, поскольку если ты будешь гадким мальчишкой, ты все равно станешь лапочкой, но уже не по своей воле».
Старик в то, что он сам говорит, также не очень вникает. Ему бы на бублик дижонской горчицы и just let me slip away…
– О чем бы ты, Юрий, ни задумался, – сказал дед Фома, – сейчас мы с тобой остались вдвоем. Никто, совсем никто, как оказалось, не проявил заинтересованности тратить свое время на твои проблемы. Я бы