Железноцвет. Азиз Тимурович Алимов
конца света, и только военные стратеги знали правду, что страшнее и банальнее любого кликушества: ядерных арсеналов было достаточно ровно для того, чтобы подавить ракетные шахты и базы подводных лодок, находившиеся далеко за пределами крупных городов. Миллионы погибли, но мир устоял, его индустриальная мощь осталась несломленной. Из пепелища старого мира навстречу друг другу хлынули бесконечные потоки механизированной силы. Возникла новая экономика, построенная вокруг военной промышленности; политика, диктуемая исключительно генштабами. Ракеты стали не похоронным салютом, а холостым выстрелом, знаменовавшим начало нового состязания, самого разрушительного в нашей истории. Стало понятно, что эта мировая война не будет молниеносной, как не была ни одна предыдущая. Прагматики не стали нарекать ее Великой или Последней, а сразу выдали порядковый номер. Сегодня всем кажется, что она не закончится никогда, но я уверен – однажды она превратится в еще одну страницу в замызганном школьном учебнике.
– Вон мой дом, слева, – показываю я. – С гранитной облицовкой снизу. Берегись надолбов – их для таких, как ты ставили.
– Это что значит? – хмурится Зоя, но мучительный стон Аркадия ее отвлекает. Она оборачивается назад и стискивает его руку. – Уже приехали, Аркаш. Еще чуточку потерпи.
– Я открою, а ты вытаскивай его.
Я запускаю Зою с братом внутрь парадной и напоследок оглядываюсь на заросший сквер. Вокруг темно и пусто; через скверик от меня стоит дом, как две капли похожий на мой. Только он обгорел и весь развалился. Я поспешно захожу внутрь и закрываю дверь.
В парадной как всегда: полутемно, аварийно и пахнет жизнью. Кажется, сегодня у нас топят. Зоя с Аркадием быстро перемещаются к лифтовой шахте, где Зоя нажимает на кнопку, под которой написано “ПРОТИВОВЕС”. Потом ей приходится подождать, пока я поднимаюсь по лестнице, держась за дубовые перила. Для устойчивости, Зоя прислоняет Аркадия к кованой решетке, закрывающей шахту. Я подхожу как раз тогда, когда на площадку, грохоча и лязгая, спускается лифтовая кабина.
– Как в детдом вернулась, – говорит Зоя, ковыряя пальцем стенную щель, заросшую рыжим. Я открываю обе двери, запускаю товарищей, закрываю и захожу внутрь.
В отделанной латунью кабине кроме некогда бархатного сидения есть только лампочка и торчащий из пола чугунный столб с набалдашником размером с чемодан. Я берусь за рычаг, венчающий набалдашник, и двигаю его вперед. Лифт начинает карабкаться.
За сплетением железных узоров ползут этажи: красное дерево, бронзовые люстры и непробиваемые черные двери; ковровые дорожки и резные лавки, а под лавками – кучки блестящих глазок, хитро и злобно следящих за движением кабины. После первой пары этажей здание начинает оживать, становится слышна музыка. На очередной площадке открыта одна из дверей, и на фоне иссиня-черного зарешеченного неба курят изысканные формы в дымчатых нарядах.
– Гм, – подает голос Зоя. Теперь я замечаю, как диковато она оглядывается по сторонам.
– Гм?
– Я думала, тут по-другому будет. Ну, охрана там. И,