Тетради 2015 года. Александр Петрушкин

      Не будет прошлого – посмотришь и не будет —

      как птаху непрозрачную нас сдует

      сквозняк, иголка, что в слепой руке —

      ты переходишь небо по реке.

      И вдоль растут то люди, то не люди,

      а отпечатки их на дне посудин,

      их эхо ромбовидное – плыви

      подсудный, утерявший любой вид.

      Никто не вспомнит нас лет через двадцать —

      так водомерка может оторваться

      от отражения слепого своего

      оставив лапки – только и всего.

      Щебечет чашка воробья,

      кофейный дух в себе лелея,

      где наша злая эмпирея

      однажды выпилит меня,

      и по дороге насыпной,

      в нутре подводы Сугомака,

      свезёт поленом на костёр,

      в котором ты невиновата.

      О, чашка воробья в окне,

      ты в месте затрещишь, где был я,

      не человеком, а скворцом —

      пока отпиливали крылья.

      Найдись, свобода или смерть,

      в холодном чуде пробужденья

      когда не глаз – а сна порез

      ты носишь, будто воскресенье,

      в расколотом своём лице,

      во всём, что спрятано снаружи —

      иди-свищи себя, как зверь,

      запаянный в медь местной стужи.

      Справа – бегун, разминувшийся с тенью —

      стены свои попытался разбить,

      будто метафора он перемены

      школьной. Шмелей непроснувшихся нить

      им развернулась, как хлада страница

      или клубок – прочитаешь теперь? —

      эти засосы (в смысле укусы),

      где попытались они в егерей

      сны пробурить ход – подземный и страшный

      в смысле кручённый, как их слюна,

      то полубог глину неба пропашет

      над бегуном, получившим сполна.

      Слева – то дщерь, то – как видишь – Челябинск

      вмятый в одышку, с уральских равнин

      вынул резак и в щель ветра им машет,

      чтобы пролился гемоглобин,

      Тмин поднимается – слишком широкий

      как из ТВ выпадающий снег —

      ты попадаешь в его равнобокий —

      и треугольный, как зрение, след.

      И по тебе в свой Шумер переходят

      слайды, которых возможно и нет,

      псы (и сие разъяснений не стоит —

      поскольку любой непонятен здесь свет).

      Свет, что скрутился в воронку снаружи

      всегда посторонен и взрывчат, опять

      неподпоясанным он остаётся,

      чтобы – как зренье из стужи – мерцать,

      чтобы тобой прирастать понемногу

      и, умножая через тебя

      это пространство, в итоге стать богом,

      что промелькнёт, жёлтым смехом скрепя

      две