Красный закат в конце июня. Александр Лысков
и сказала Матрёна:
– Тогда прощайте, Прозор Петрович.
«Экая гордячка», – подумал мужик.
И опять переломилась прямизна взгляда у него, беспокойно забегали глаза, да всё мимо девки, тычками по сторонам. Язвительный прищур наполнился слезой. И он заговорил неровным голосом:
– Ты, это… дурёха, и вправду, что ли, поверила, будто я тебя навек одну оставляю?
– В вашей ведь воле, Прозор Петрович.
– Да ты бы пропала без меня!
– Судьба, знать, Прозор Петрович.
Он понял, не пронять эту девку ни смехом, ни страхом. И заговорил серьёзно.
– За приданым я наладился, во как! Сказывай, где что лежит в отцовом дому.
Она будто только того и ждала.
– Соль у тятеньки в тёплом месте, в запечье. Мука в клети. На полатях холстина. Медные ендовы в шомуше.
– А бражка-то, бражка где у него настаивалась?
– В подполе много и оцетьного вина, и осмерьного, и творёного. Какое в кубышках, какое в скляницах.
– Ну, выходит, пир у нас с тобой прогремит на весь мир. Гости бы только не перемерли до тех пор. Конец речам! Оставайся с Богом.
Каурую Улиту вывел Прозор в поводу задками и уехал охлюпкой.
Матрёна как стояла, так и не обернулась на прощание. Поважнее имелась нужда.
Пала на колени перед очажком. Дунула, подняла тучу пепла. Глаза запорошило. Кашель стал душить.
А всё-таки достигла звёздочек в глуби.
Вспыхнули на них берестяные кожурки. Сушняк принялся. Верес затрещал. Здоровым дымом окутало становище.
Трухлявая жердина концом на огне стала для Матрёны время отмерять. Увидит она из дальнего угла двора – тускнеет очаг, – прибежит и подтолкнёт жердь на аршин. Потом опять. И так будет до возвращения Прозора с огнивом.
Владения оказались обширны.
Не считая избы в два жила: для хозяев и для постояльцев – с длинным столом и полатями в два ряда; имелась ещё баня.
Колодец с журавлём без бадьи.
Туда для начала и направила свои стопы Матрёна. Глянула в жерло. Вместо собственного отражения увидела комок шкур. То ли собака утопла, то ли овца.
Ни помыться, ни попить.
Река – вон она, видна через щель в заборе. Но вдруг стрелец с секирой нагрянет?
А хотя бы даже если и свободен был путь – в чём воды принесёшь?
А вот в чём – в бурдюке!
Шибануло в нос Матрёны из соска меха винной, тошнотворной кислятиной. Противно, а лучше не найти.
По следу уехавшего Прозора она спустилась в овраг к ручью. Уж было окунула горлышко в воду, да не понравилось ей, – могильник близко.
Опять приникла к щели в заборе.
Река Вага тут текла в три русла, хоть и широкая, но островистая. С песка на песок можно перепрыгнуть, и так от берега до берега.
Не страшная река. Только вот уж очень низко текла. Должно, спуск крутенек.
Матрёна отворила ворота и выглянула.
Череда изб убегала за поворот. Даже засеки было не видать, тем более жилища, в котором стражник на постое.
Матрёна с мехом в руке кинулась через улицу и без раздумий спрыгнула с кручи под уклон.
Съехала