Красный закат в конце июня. Александр Лысков
душе девичье, а в уме бабье. И глаз – востёр.
Отметила Матрёна первые надобности для жизни. Горшочек с заплесневелой сметаной. Это на закваску сгодится.
Дёжа, полная ячменного зерна, – вот тебе и посудина для замеса. И разные горшки.
К мясу да в горшке каши наварить!
А соли-то тятенькиной у неё в кузовке полон туес.
Родная деревня Матрёны стояла в яме, а эта Игна высоко на горе.
В Синцовской на небо смотрела она как со дна чаши. И ветер где-то высоко над головой. Здесь же давило изо всей шири окоёма, ветер бил в лицо.
Волнами валило последнее тепло с юга.
Бессонные ночи изнурили Матрёну. Обилие смертей оглушило, притупило страх.
Наевшись каши, уснула девка у костра под попоной.
И приснилась ей ярмарка. Будто папенька в белой рубахе и с длинной седой бородой подвёл её к лавке персиянина. Разные колечки, ожерелья, бусы сияли там, как звёзды в небе.
Выбрал батюшка для дочки золотое колечко из Лиможа с голубой эмалью в выемке.
Стал примерять.
На какой пальчик ни наденет – всё мало. Подошел черёд мизинчику. А его-то, мизинчика, и нету!
Поудивлялся тятенька и, делать нечего, купил Матрёне кольцо височное о семи лучей…
Матрёна проснулась в ужасе. Глянула на мизинчик… Слава Богу, целёхонек!
Из-за забора доносились колёсные скрипы.
Вот бы это Прозор Петрович вернулся!
Матрёна вскочила на ноги, прильнула к щели.
Две бабы тащили телегу с мертвецами.
Свешивались на задках голые покойницкие ноги в гноищах, словно обмазанные грязью.
Только скрылась из виду погребальная колесница, как с другой стороны послышались удары бича и человеческие вопли.
Парами потянулись мимо Матрёниного укрытия мужики в одних портках. А шедший сбоку, словно пастух, охаживал стадо плетью.
На костлявых телах оставались синие рубцы и кровавые зарубки.
Боязливых же, и неверных
И чародеев языческих,
И всех лжецов – участь в озере,
Горящем огнём и серою!
Пади ниц передо Мной!..
Лысый пастырь с обожжённой, клочковатой бородой воздел кнутовище над головой. Шествующие как по команде распластались на лужайке у речного обрыва и раскинули руки крестом.
Я Господь Бог твой,
Бог ревнитель,
Наказующий детей
За вину отцов
До третьего и четвёртого рода!
…И всех ненавидящих Меня!
Хлестался теперь каждый лежачий персонально. Прицельно. И видимо, действо подходило к финалу. Кто получал свой удар, – поднимался на ноги и шёл дальше.
Бабы, возвращаясь от скудельницы с порожней телегой, бежали вдогонку за бичующимися, промокали тряпицами кровь на их телах.
Тряпицы прикладывали к губам, словно причащались живой кровью Христа[84].
Матрёну стошнило в отаву.
Обессиленная, разживила она огонь в очаге. Забралась под волчью полость.
Чуяла – смерть мимо прошла, и накал сопротивления ослабевал. Дрожью пронизывало.
Защитные удары
Флагелланты – так назывались секты бичующихся в Европе.