Красный закат в конце июня. Александр Лысков
из холстины сало, копоть, вшей и блох…
Той порой Прозор на Воронухе в постромках приволок из лесу осиновый комель. И теслом принялся выбирать середину.
Матрёна плясала в канаве.
Прозор постукивал железом по дереву.
– В новом корыте на Масленицу мы с тобой, девка, с горы покатимся!
– Да уж, Прозор Петрович, мне с брюхом как раз в пору по сугробам кувыркаться.
– Не век сосун. Через год стригун. А там и в хомут пора.
– Вы, Прозор Петрович, так говорите, будто я жеребчика под сердцем ношу.
– У ребят, что у жеребят, по два зуба. Много их у меня было. Все на небо ускакали. Без них горе. А с ними, Матрёна, вдвое.
– У нас с вами, Прозор Петрович, хорошие детки будут.
– Дай Бог деток. Дай Бог путных…
Полоскала Матрёна в сизой воде Ваги, на коленях с заберега, с узкой ледяной полочки.
Во всю ширь – бело. Ивняк на другом берегу закуржевел. Только и цветного вокруг, что на голове у Матрёны красный плат, да руки алые. Ломит до локтей, а пальцы и вовсе словно не свои.
Пока тряпицу козонками не перетрёшь, глина из неё не выйдет.
Возила Матрёна холстину под водой – там как будто теплее. А стала выжимать, тут морозцем и охватило.
Скорее опять в ледяную воду на обогрев.
Большими рыбинами ходили в глубине полотнища. Словно вцеплялись в руку Матрёны и норовили на дно уволочь. Однако всё-таки одна за другой оказывались эти рыбины в корзине…
Черепашкой вползла тринадцатилетняя молодка на высокий берег. За верёвку втянула корзину с постирушками.
Теперь белое – по снегу раскидать. Тёмное – по жердям.
Застынет холст на морозе, станет гулким, как барабан.
Оттает и досохнет в бане.
Вальком разгладится на лавке.
Отлежится в сундуке…
В даровой избе Матрёна с Прозором ещё не жили (ждали отца Иоанна для освящения), хотя Прозор внутрь заходил, что-то подтёсывал там, подколачивал.
Печь топил.
Прибрёл, наконец, священник, в лаптях, в рясе поверх полушубка, толстый, мордатый.
Потребовал углей в кадило.
Оловянный шар на грубой пеньковой верёвке превратился у него из кадила в жаровню, ибо вместо заморского ладана отец Иоанн натрусил на угли сосновой смолы – живицы.
«Воньё благоуханно» невидимыми лучами пронизало воздух в избе.
Звякнули бубенчики на кадиле.
Мрачным, недобрым голосом прочитал поп на пороге чин о храмине, спасаемой от злых духов.
Сотворил молитву «над пещию».
Грозно прикрикнул на Прозора:
– Воду неси. Кропить буду.
Пока Прозор бегал с горшком к ручью, отец Иоанн всплакнул над Матрёной, погоревал:
– Одна слеза катилась, другая воротилась. Волос у тебя кучерявый, как у блудниц на святых образах. Но коли ты, жёнка, натерпелась горя в младые лета, так, видно, узнала, как по правде жить. Беда вымучит, беда и выучит… А где это твой мужик запропастился? Ехал Прозор за попом, да убился о пень лбом!..
Напевно,