Три версии нас. Лора Барнетт
обучение в Слейде, не продал ни одной картины. Даже даром не можешь раздать. Ты никто».
Только в баре на перекрестке ему удается забыться; он сидит со стаканом виски и наблюдает, как утро плавно переходит в день.
Бар на Корнелиа-стрит разместился в подвале – это заведение с темными стенами, липкими полами и небольшой эстрадой; там стоит стул и временами появляется гитарист. Танцоры из труппы Джексона занимают стол в отдельном зале. Джим задерживается в туалете, а когда возвращается, не может поверить своей удаче – единственное свободное место осталось рядом с ней.
– Памела, – представляется танцовщица, когда он садится.
Джим не многое запомнит из той ночи: запах сажи в полутьме бара; красное вино в толстых, обернутых рафией бутылках; глубокий грубоватый голос музыканта, который периодически поднимается на сцену и исполняет что-то из репертуара Вуди Га-три. Такие же отрывочные воспоминания оставит и Памела: черный локон, отброшенный за ухо; бокал у губ; белизна обнаженного тела, особенно яркая в полумраке. И конечно, ее ноги, длинные и прохладные, обхватывающие бедра Джима в момент приближения оргазма.
Джим не мог потом вспомнить, как ушел от нее и добрался домой, хотя, очевидно, он сделал это – ведь на следующий день проснулся в их с Евой постели. Раздражающий до боли телефонный звонок вырывает Джима из состояния жесточайшего похмелья в его жизни. Он с трудом встает и, пошатываясь, лихорадочно ищет телефон.
В трубке голос Евы – она уже на работе, в редакции «Нью-Йорк таймс», откуда передает в «Ежедневный курьер» свою регулярную колонку «Англичанка в Нью-Йорке», а также новости и заметки в раздел культуры и моды. Ева говорит, что президента Кеннеди застрелили в Далласе, когда кортеж проезжал по улицам. Три выстрела. Кровью забрызгало изящный розовый костюм первой леди.
Пережив шок, Джим испытывает сильнейшее облегчение и стыдится его: вот, оказывается, зачем она звонит. Новость, о которой все вокруг станут говорить в ближайшие дни, недели и месяцы. Ева будет занята передачей материалов в Лондон и не начнет выяснять, где ее муж был прошлой ночью; почему пришел на рассвете, принял душ и лег рядом с ней, по-прежнему думая о другой женщине. Потом он, конечно, испытает чувство вины, но только потом. Не сейчас.
Версия вторая
«Алгонкин»
Нью-Йорк, ноябрь 1963
После спектакля продюсеры устраивают в «Алгонкине» банкет в честь премьеры.
По британским меркам – шикарное мероприятие: лакеи в ливреях, джазовое трио, шампанское льется рекой. В стенах Дубового зала, отделанных деревом, все это приобретает характер средневекового действа, почти таинства; ряды тяжелых металлических люстр оттеняют богатую лепнину на потолке, льющийся из них неверный свет погружает гостей в комфортный полумрак.
В одном углу стоят рядом Пол Ньюман и Джоанн Вудворд, в другом Рекс Харрисон, склонив голову, слушает Берта Ланкастера, чей четкий, хорошо поставленный баритон едва слышен из-за царящего в помещении