Три версии нас. Лора Барнетт
Еву, на сей раз более внимательно.
– Вы знаете, у меня странное чувство, будто мы раньше встречались.
Роуз делано вздыхает.
– Прошу вас, только не начинайте ваши кембриджские разговоры. Терпеть их не могу. Мне такого с Гарри хватает.
Ева смеется:
– Прости. Ты права. Это утомительно.
Несколько минут они говорят на другие темы – о карьере Роуз в модельном бизнесе; о Саре; о том, что Джим делает в Нью-Йорке (двухмесячная программа по обмену, призванная «углубить англо-американские отношения»). Затем Роуз, заметив, как Гарри оказался в опасной близости от девушки в облегающем коктейльном платье, покидает их.
– Рада знакомству, Джим.
Проходящий мимо официант наполняет их бокалы. Он уходит, и Джим говорит:
– Никак не могу вспомнить, где я вас видел.
– Понимаю. У меня такое же странное чувство, что мы раньше встречались.
Теперь, когда они остаются наедине, Ева внезапно испытывает легкое смущение.
После паузы Джим спрашивает ее:
– Может быть, хотите присесть?
– О да. Эти туфли просто убивают.
– И мне так показалось. Вы все время переминались с ноги на ногу.
– Правда?
Ева разглядывает его, пытаясь понять, нет ли в его словах насмешки, но Джим вновь улыбается.
– Как неловко.
– Вовсе нет.
Они садятся в углу. Пока никто не видит, Ева скидывает обувь. Разговор опять прерывается, и теперь молчание носит несколько напряженный характер. Джим нарушает его:
– Вы давно знакомы с Дэвидом? Встретились в Кембридже?
– Да. Вместе играли в «Эй-ди-си», в спектакле «Сон в летнюю ночь», я – Гермию, он – Лисандра.
– Так вы тоже собирались стать актрисой?
– На самом деле нет. Моя подруга Пенелопа пошла на пробы, и я решила составить ей компанию. Было весело.
Ева вспоминает сухой запах мела в кладовой Королевского колледжа, где они репетировали; теплый шанди во дворике паба «Орел» и Дэвида – высокого, яркого, более мужественного, чем все, кого она встречала до тех пор.
– Вначале я решила, что он невыносимо высокомерен.
– Но ему удалось завоевать ваше сердце.
– Это правда.
Ева осекается, боясь сказать лишнее. Затем осторожно спрашивает:
– А вы? Женаты?
– Нет. Я… Обстоятельства складывались непросто. Моя мать, она…
Джим снова смотрит на нее прямо, не отводя взгляда, будто взвешивает, можно ли ей доверять.
– Она нездорова. Когда ее в последний раз выписывали из больницы, врачи сказали, что мать не может жить одна. А отец умер.
Он замолкает, и Ева чувствует, как непросто дается ему этот рассказ.
– Моя тетка жила с ней, пока я заканчивал учебу в Гилдфорде, а потом все легло на меня. Поэтому я переехал к ней в Бристоль.
– Понятно.
В противоположном углу джазовое трио начинает новую мелодию, грустно поет саксофон, перекрывая тихие переливы тарелок и баса.
– И как она себя чувствует сейчас?
– Не очень.
Выражение лица Джима