«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 1. Геннадий Добров
не замечал, чтобы он курил. Я мог только догадываться, что произошло с ним, видимо, он не нашёл каких-то ласковых слов со своей мачехой. У мачехи уже подросла дочка, и она, наверно, не хотела, чтобы в их семье жил Володя. Поскольку все они там врачи, то, конечно, первое, что приходит в голову врачам, – это поместить человека в больницу.
Володя считался очень независимым парнем в школе. Хотя он никогда никому не грубил, но все чувствовали какое-то его превосходство, он находился как бы на небольшом пьедестале по сравнению с остальными ребятами. Володя был очень начитанный, если его на уроке спрашивали, отвечал всегда с глубоким знанием дела, владел литературной речью. Учился он на отлично, хорошо писал сочинения, легко понимал математику. А я всегда имел возможность списывать, он мне давал свои тетрадки. И, в общем, у него были одни пятёрки, а у меня еле-еле тройки. Но рисовал и писал акварелью я лучше его. Мои работы всегда висели на выставке, а его работ я не видел.
И здесь, во дворе психбольницы, он вдруг говорит: Гена, ты сейчас выйди за ворота и найми такси. А я через забор здесь перелезу и там спущусь. И уедем, я удеру отсюда. (Я посмотрел на забор, через который он хотел перелезть, забор был каменный, вертикальный, метра три высотой). Выше на заборе ещё держалась надстройка из досок и брёвен, а сверху ещё проходила в несколько рядов колючая проволока. Я ему сказал: Володя, это невозможно. Да и чтобы взять машину, нужны деньги, у меня их нет. – Он посмотрел на меня с сожалением и спрашивает: ты по-прежнему много рисуешь? – Я отвечаю: да. – Он говорит: взял бы ты что-нибудь одно и постарался бы отделать, хотя бы одну вещь довести до конца вместо множества сырых работ. (Вообще всё, что он говорил, было всегда как бы продумано и не просто абы что-то сказать.)
Так мы постояли с ним, я сделал набросок с него, потому что блокнотик и карандаш всегда лежали у меня в кармане. И потом (поскольку стояла зима и было холодно) больных стали загонять. И вся их компания в телогрейках, в шапках-ушанках, в огромных не по размеру валенках, все они зашли опять в эту дверь, а я снова прислонился к окошечку. Но сколько бы я ни смотрел, я Володю уже не видел. Потом я попросил опять позвать Володю Кутновского. Его позвали, он немножко постоял с той стороны около этого маленького окошечка в дверях и ушёл. И я ушёл. Я уже понял, что он не вернётся в школу. Потом я поехал в Омск.
Но при первой же возможности я снова рвался его увидеть. Вторая моя поездка в Новосибирск состоялась через год (или через полтора года). Я опять пришёл к ним домой, и вторая жена отца сказала мне, что Володя получил квартиру, живёт сейчас за рекой, за мостом, и дала адрес. Я поехал туда. Пришёл по адресу. Володя находился дома с женой, красивой татарочкой, и у них уже подрастала дочка. Он ходил по комнате, подбрасывал перед собой волейбольный мячик, ловил его на вытянутый вверх палец и крутил его. И так шагал вдоль комнаты туда-обратно. Я понял, что они как бы ссорятся с женой. Она ему говорит: Володя, помой руки, у тебя пальцы чёрные. – А он ей отвечает: а у тебя душа чёрная. (Ну, конечно, спорить или ругаться с ним не имело смысла, он всегда был выше и умнее.)
Потом