«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2. Геннадий Добров
его спрашиваю: где вы ноги потеряли? – А я, говорит, вор. Украл в поезде у своих же подельников, и они мне решили отомстить. Но драться со мной бесполезно – я могу одним ударом сразу убить наповал. Тогда, говорит, они меня сперва напоили, я ослаб. И после этого меня потащили за руки в тамбур и посадили между вагонов на эти стыковочные «блины». И когда поезд под горку пошёл, вагоны сошлись, и этими «блинами» мне раздавило сразу обе ноги. А после этого они бросили меня тут же, между вагонами, под поезд. Они думали, что меня там разрежет на части, но я уцелел, поезд надо мной прошёл. А ноги мне все раздробило этими «блинами», ноги потом в больнице отрезали. Но, говорит, я вор, я не жалею ни о чём. Как был вором, так и умру им. (И он действительно выглядел сурово, руки огромные, весь выколотый.)
Когда я выходил днём, то видел множество собак. Огромные лайки – и рыжие, и белые, и чёрные – жили совершенно свободно и бегали по улицам целыми стаями. А у нас в доме-интернате жарили рыбу, картошку варили (кормили очень хорошо) и остатки выбрасывали прямо в снег. Собаки сбегались и кушали. Главное, они были хотя и огромные, но все очень добрые – никогда не бросались, не лаяли, не кусались. А если подойдёшь и погладишь, то они сразу начинали ласкаться. И одна чёрная собака так ко мне привыкла, что всё время сидела и смотрела на дверь – когда я выйду. И как только я выходил, она сразу виляла хвостом, прыгала мне на грудь передними лапами, тянулась своей мордочкой и хотела лизнуть меня в лицо, в общем, выражала самые ласковые свои чувства, я тоже её обнимал. Я полюбил эту собаку, она стала мне другом.
Она всегда прыгала, прыгала вокруг меня, как бы спрашивала – куда пойдём? – А я ей показывал: сегодня пойдём туда в лес. И она бежала. Обгонит немножко, обернётся, посмотрит, что я иду, и опять мчится вперёд. Потом забежит куда-нибудь в сторону и оттуда наблюдает, как я иду. А через некоторое время обратно возвращается ко мне, трётся о ноги, просит, чтобы я её погладил. В общем, замечательная была собака, она ко мне очень привязалась, а как я её полюбил, можно и не говорить, потому что у меня там не было знакомых, только Полину я рисовал. Эта чёрная собака – просто чудо! Я иду по глубокому снегу, и она рядом – проваливается в снег, но всё равно не отстаёт. И вот мы с ней по этому перелеску идём, идём, куда глаза глядят.
И так вот мы с ней шли, шли, стемнело уже, звёзды на небе. И вдруг я смотрю – что это такое? Куда мы пришли? За ёлками (а ёлки там редкие и небольшие) стоят ракеты вертикально, смотрят вверх – крылатые ракеты. Я ей говорю: куда это мы с тобой зашли? Ну-ка пойдём скорее обратно, а то нас тут ещё арестуют. И действительно слышу – там люди разговаривают, фонарики у них, что-то они там освещают. В общем, я понял, что там какие-то пограничные части стоят, близко нельзя подходить. Мы повернули и пошли обратно.
Там у нас в доме-интернате на втором этаже тоже жил художник, нивх. Что с ним было, почему он там жил – я уже не помню, кажется, он не мог ходить. И как-то он увидел меня и говорит: приди ко мне. Я пришёл. Он показывает на ножницы: я тоже рисую, только я рисую