«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2. Геннадий Добров
пьют, а я беру и смазываю этой водкой резиновую прокладку бандажа и металлические части – и так всю войну ни разу водки не попробовал. – Я говорю: давайте тогда и его нарисуем, этот бандаж.
Жизнь, прожитая честно
И вот на рисунке он с одной стороны держит вешалку со своим кителем с медалями, а на тумбочке здесь лежит этот бандаж. А он сам уже седой и смотрит на меня ясными, чистыми глазами. Фамилия его была Звёздочкин. Однажды он мне даёт бумажный свёрток и говорит: Гена, мне уже много лет, и у меня никого нет, здесь я живу на всём готовом. Я хочу тебе подарить свои облигации. – Я удивился: да зачем они мне, эти облигации, всё равно их теперь не используешь, их давно запретили. – А он спрашивает: знаешь десять заповедей Библии? А я придумал одиннадцатую – «не зевай». Так что, говорит, когда тебе дают, ты не зевай, бери. Я привёз домой эти облигации. Долго они у нас лежали. А лет десять прошло, и стали помаленечку эти облигации гасить. И я их постепенно вытаскивал, и нам с Люсей как раз хватало на чёрный день. По ним не выигрывали, но их гасили.
Вот такие удивительные встречи были у меня под Москвой.
Глава 52
2 февраля 2006 г.
Город Клин. Нюра Иванова. О русских песнях. Земляк Борис Милеев. Максим Геевич Кречик. Протезный институт. Дети-инвалиды. Волгоград. Лобачёвы. «Опалённые войной». Город Волжский. Жестокий вердикт. Переход в живописную секцию. «Прощальный взгляд». Успех картины на выставках.
Ночь тридцатая. На другое лето я поехал в город Клин под Москвой. Дом-интернат там располагался в старом особняке с колоннами. Справа и слева от центрального входа с широким подъездом находились ещё два флигеля.
В этом доме-интернате я сделал удивительный рисунок. Там жила женщина без лица. Она ходила, закрыв лицо марлевой занавесочкой, которая держалась на какой-то тесёмке или резинке. Справа на голове у неё находилась гноящаяся шишка, тоже закрытая марлевой салфеткой. Женщину звали Нюра. Я захотел её нарисовать. Нам дали комнату, туда никто не заходил, и мы с ней так вот вдвоём и работали.
У этой Нюры была ещё маска для лица, эту маску ей сделали в протезном институте. Она изображала молодое женское лицо с широко открытыми глазами и с чёрными бровями. Лицо на маске прикрывали сверху настоящие очки, дужки которых цеплялись за уши. Но у Нюры остались лишь какие-то маленькие выступы от ушей, я их видел под этой марлей. Когда я её попросил снять марлю, она ни за что не согласилась. И тогда я подумал, что первый рисунок сделаю с лицом, закрытым марлей.
Эта встреча в Клину с Нюрой стала одной из самых знаменательных для меня встреч. Мы сидели в отдельной комнате, никто нам не мешал. Одной рукой она опиралась на металлическую палочку, а в другой руке держала маску, которую ей изготовили по довоенной фотографии. Поза для неё, в общем, была не трудная, рисовал я её на большом листе хром-эрзаца чешскими карандашами. Рисунок сразу стал получаться и постепенно шёл к своему завершению. А Нюра рассказывала мне о своей жизни.
Естественно,