Черное сердце: на шаг позади. Екатерина Мельникова
не болезнь, насколько я знаю, как врач (спасибо, что напомнил). Чего ты от меня требуешь? Если ему было так здорово, если у него был чертовски сильный оргазм и он полностью растворился в человеке, медицина бессильна. – Кажется, от слов Петра у всех переехали брови. Со лба на голову. И спрятались за волосами. Во дает! А потом все начинают ржать, кроме Артема, который берет меня за руку и просит выйти на беседу с глазу на глаз. Спокойным голосом.
Таким же спокойным голосом Артем продолжает говорить в домашней музыкальной студии Карины Лестер, где и звукоизоляция, и спящие в углу крутые электрогитары, и дверь закрыта. Свет включен только за стеклом, где выстроена небольшая сцена с музыкальными инструментами. Мы сидим на кожаном диване в полумраке, возле огромной панели с миллионом кнопок, о назначении которых имеем не больше понятия, чем Карина о кардиомониторе. Я сижу, опустив веки, руки и голову. Опущенный в грязь. Настолько глубоко, что едва ли за мной можно запустить аквалангиста-спасателя. Никто не найдет настоящего меня в этой тьме, в этом зеленом отравленном болоте. Я весь согнутый напополам и реально чувствую себя чмом. Спина Артема напротив пряма, как стена, и весь его вид говорит об устойчивости и мощи, на которую я могу положиться даже сейчас, в этом ужасном варящемся компоте из неловких ситуаций, в который сам себя закинул вариться, точно вяленную грушу.
– Слава. Хотел тебе сказать то, чего никогда не скажу при людях. Насчет Толи. Я понимаю тебя. – Говорит Артем нечто, от чего я поднимаю взгляд прямо на него, отойдя от своего стыда неожиданно далеко, настолько, что даже перестаю потеть. – Но и не понимаю в то же время. Я всегда с опаской относился к геям, не знал, как можно не любить женщин, не быть мужчинами, но получив дар тогда в кабинете, словно получив под дых молнией, я пропустил твою боль через себя, словно ток, я прочувствовал твою любовь и нашел новое мнение. Знаю, почему ты влюбился в него. Знаю, что он хорошо к тебе отнесся, дал понять, что ты хорош, что ты особенный. Защитил тебя. Пригрел, не успев коснуться. И сумел стать близким человеком для такого замкнутого, колючего пацана. Ты нашел того, кому смог довериться, но предал его сам. Мне тебя жаль, Слава, тебя привлекла его душа, характер, ты такой, да, ты не виноват, и у меня было видение, что ты снова с Толей будешь общаться. У папы то же самое было. Но послушай сюда. Я все равно люблю тебя, как должен был любить своего брата-близнеца, которого не вернуть. Я переживаю за тебя, потому что ты можешь потерять маму, потерять лицо, карьеру, много чего, у нас плохо относятся к геям, ты знаешь об этом, и ведь ты влюблялся в девушку, верно? А значит, может получиться еще. То, что я видел – только возможный вариант событий, так всегда папа говорил.
– Артем. Признайся, что когда мы включаем телевизор, все главные геи страны предстают перед нами в полной красе. Согласись, что людям плевать. И, конечно же, признайся, скажи правду – ты просто не можешь и не хочешь принять факт моей самой главной любви в жизни. Я был с ним таким собой, который был счастлив за все население земли. Не потеряю я лицо. Не потеряю