Хулиганский роман (в одном очень длинном письме про совсем краткую жизнь). Сергей Николаевич Огольцов
словно и не знал как подступиться, но потом-таки съел, держа меня под неослабным контролем.
Может, рассматривает как потенциальную добычу? Рановато.
И лишь когда впереди завиднелись наполненные солнцем просветы между деревьев, он начал озираться, а вскоре и вовсе пропал.
Прощай, молодой лис из молодого леса…
Я вышел на поляну и понял, что дал почти полный круг в обход вершины, не найдя переход на следующий тумб.
Неподалёку, под крутыми скалами, различались несколько ветхих крыш, которые я приметил когда ещё подходил к этому лесу.
Блуждать в поисках тропы к Сарушену мне уже перехотелось и вместо этого я начал высматривать спуск в покинутую деревню Схторашен.
Спуск вскоре обнаружился и крутая стёжка привела меня в заброшенный сад тутовых деревьев, откуда я вышел к деревенскому роднику с до невозможности вкусной водой – куда тому приплатановому! – миновал метров тридцать мощёной булыжником улицы из двух или трёх домов, утонувших в зарослях моша по самые крыши и, по чуть приметной колее начал спускаться по склону обращённому к Кармир-Шуке.
( … деревня Схторашен опустела ещё до войны, потому-то и крыши в ней уцелели, и нет следов пожара.
Она стала жертвой маразматического решения руководства Советского Союза, когда тому перевалило за семьдесят, о переселении жителей высокогорных сёл на более равнинные места.
Тогдашние кормчие НКАО верноподданно исполнили директиву верхов и прикончили не одну лишь Схторашен…)
На пути вниз, ещё пара моих попыток срезать (ну, хоть малость!) и выйти к шоссе повыше, упёрлись в глубокие ущелья с отвесными стенами; так что на шоссе я вышел там же, где и оставил его два дня назад – у павильона-закусочной «Тнчрени» .
( … покладистого судьба ведёт под белы рученьки, брыкливого же волочит за волосья, но исход один – оказываешься там, где предначертано…)
После пары поворотов плавного серпантина, асфальт взял прямой курс к перевалу из просторной долины Кармир-Шуки.
Я топал по кромке размягчённого жарой покрытия, задыхаясь, потея, не находя мест куда бы сдвинуть лямки самодельного вещмешка, чтоб не так сильно резало плечи заспинной кладью.
Соль пота ела глаза, которые уже не прядали по окрестным красотам, а понуро глядели под ноги в обшарпанных солдатских ботинках, на шершавый асфальт и на мою тень, начинавшую уже тихо-тихо удлиняться; и всё же взгляд порою вскидывался, самопроизвольно, в надежде высмотреть тенистое дерево у обочины, хоть я и знал, что ничего подобного не будет до самого перевала.
Пару раз я уклонился с насыпи шоссе – сбить жажду чёрными ягодами придорожного моша, но он в этом году не уродился, или место оказалось совсем уж бесплодным – и вновь ботинки топали по непреклонно устремлённой вверх плоскости асфальта…
Горы – лучший учитель предвиденья: когда на перевале бесконечный подъём перешёл в горизонтальные извивы, продиктованные рельефом чередующихся тумбов, я мог уже прозорливо вычислить, что через полчаса буду во-о-он на том самом дальнем повороте, а дальше, минут через двадцать, от шоссе