Хулиганский роман (в одном очень длинном письме про совсем краткую жизнь). Сергей Николаевич Огольцов
по высоте вершину) при мне была имитация швейцарского армейского ножа – подарок Ника Вагнера – там в ручке много всяких чепуховин, типа вилки, штопора и даже пилочки для ногтей. Не помню куда я его потом задевал.
Но, сколько б я перед тобой не хвастался, вершины номер один в павлиньем хвосте моих бродяжных достижений нет.
По ней проходит линия фронта недоконченной войны между армянами и азербайджанцами. Так что не одни, так другие меня туда не пропустят, а может и обе стороны шмальнут синхронно.
Короче говоря, ломка высохших веток не Бог весть какая проблема, и вскоре, друг подле друга, громоздились две предостаточные кучи дров и палок для костра – когда первая прогорит, я закопаю в её жар и пепел нечищенную картошку, а сверху дожгу остачу, чтоб картофан допёкся до кондиции.
Но это чуть потом, после того как установлю палатку, а то крутой тумб за речкой, вон, уже плотно загородил солнце и от Варанды потянуло сумерками.
( … любой из нас, хоть на сколько-нибудь, да пироман.
“ Пировали пироманы пирогами с Пиросмани…
Сперва смахивает на недошлифованную скороговорку, но следом, исподволь, закрадывается разделительный вопрос: тут Пиросмани в роли сотрапезника, или пирожной начинки?..)
Чтобы пламя не расползлось по полю, я обхожу костёр кругами, пресекая поползновения длинным дрыном, который не сумел переломить при дровозаготовке.
Когда костёр взят в чёрную кайму выгоревшей травы, дозор сменяется смиренным созерцанием хлопотливо деловитых языков пламени, а дрын превращается в посох для подтыка моего опорно-двигательного аппарата.
А что тебе видится в открытом огне, или в трепетном мерцании чёрно-седых головешек распадающихся в угольки?
( … мы были семенем, ростком, почками, ветвями…)
Теперь, превратив посох в кочергу, я ворошу их тлеющие реминисценции, расталкиваю, чтоб получилась ямка на дюжину картошек: завтрак и ужин – два в одной.
Огонь ест дерево, я ем картошку, меня едят мошки…
( … кто не ест, тот не живёт.
Даже такие тихони как кристаллы, или, там, сталактиты-сталагмиты, по ходу своего безубойного роста пожирают пространство.
А вот время сожрать невозможно, поскольку его вовсе нет.
Время – ржавая селёдка: сбивать простофиль с панталыку.
Есть только разные состояния пространства: пространство освещаемое слева – утро, пространство освещённое справа – вечер.
День единица измерения времени? Чушь собачья!
День – это разность между двумя состояниями пространства.
Три яблока минус два яблока будет одно яблоко, а не единица времени.
Но ты, вобщем-то, особо не пугайся, такой уж у меня сдвиг по фазе на тему времени с пространством; небольшой, почти незаметный, если не всматриваться.
Просто, едва взбредёт на ум эта сладкая парочка, время и пространство – хрясь! – короткое замыкание: весь взъерепенюсь, и – пошёл лепетать взахлёб полную галиматью!
Чёрт знает какую чушь городить