По ту сторону меня. Вита Моррис
при своём мнении столь долгий срок… столь долгий срок, – Хлыстовская вдруг остановилась. Она потянулась к цепочке, всегда, сколько помнила Марта, висящей на ней. Закрытый медальон служил вечным и единственным украшением дряблой шеи. Ходили слухи, что Лариса Дмитриевна держит там фото своей дочери, скончавшейся ещё в детстве, но это всегда были всего лишь слухи. – Сколько я не видела тебя, Васильева? Непростительно…
– Пять лет, Лариса Дмитриевна, – будто сомневаясь в собственных словах, медленно вытянула журналистка, краснея от глубокого стыда, – пять лет.
– Непростительно. Как только совесть твоя позволила не являться так долго? А сейчас что привело тебя сюда? Небось, необходимость какая… дело? Говори! – в манере, присущей своей педагогической натуре, в пылу вскрикнула директриса. Немного остыв, она поправила свои волосы, копну которых едва можно было назвать прической, и, закусив обветренные губы, сдержанно, но всё-таки мягко, закончила. – Я тут недавно вспоминала о тебе, мельком на статью взглянула. Довольно добротно, но суховато, Васильева, ты можешь лучше.
– Ваша похвала для меня много значит, и, умоляю, поверьте, что мне правда жаль за то, что я не навещала вас, учитывая то, скольким обязана, – правда всегда говорится легко, на одном дыхании. Глядя на эту строгую неопрятную женщину, Марта на самом деле испытывала искренние чувства. – И я по тому же делу, что и всегда. Мне нужна помощь, и только вы сможете её оказать.
– Нет. Ты знаешь мой ответ, – Хлыстовская снова уткнулась в бумажки, пытаясь изобразить вид занятой женщины. Прогнувшись над столом, чтобы её точно никто не услышал, она прошептала, – даже не смей снова поднимать эту тему, я почти ничего не знаю. Твоя слепая вера и непутёвый характер толкнут тебя в пропасть. Я никогда не доверю тебе это, Васильева, я никогда не приложу руку к этому, ты всё понимаешь.
– Не смею просить вас о большем, но, кажется, происходит что-то очень важное. Я не смогу спать, избавиться от преследующих меня назойливых мыслей, – добавила постанывающая девушка, – это мой рок, всегда им был. Чайковский, небольшой город в Пермском крае. Умоляю, Лариса Дмитриевна. Обещаю не добраться до точки невозврата, не пересечь черту. Просто кивните, если вы знаете об этом месте.
Хлыстовская отвела глаза в сторону, видимую журналистке половину лица прикрыла сухой ладонью. Оттуда послышалась странные звуки, Марте хотелось закрыть глаза на них, однако эта боль была сильнее неё. Девушка попыталась вспомнить недавнюю сцену в кабинете Руденко, припомнить его страдающий взгляд… Одна мысль о том, что она может приносить кому-то печаль, угнетала её, била в истерзанную грудь. Васильева почувствовала себя ещё хуже, когда заметила мимолётный кивок женщины, которую с полной уверенностью могла назвать матерью. Но только не вслух.
– Знаете, мой начальник… очень напоминает вас, – не видя смысла находиться в помещении, Марта поспешила двинуться