Лесгород. Она. Софи С./М.
ему, но сообщения присылал и свидания назначал, хоть и редко.
Как-то раз он взял её за руку и был особенно разговорчив и весел. В тот день она отдышаться не могла, когда они расстались. Она была взволнована и счастлива, смотрела в небо и дышала, дышала, а надышаться не могла. Это был последний счастливый день. Вскоре, он просто перестал отвечать на сообщения. Исчез молча.
Оставшись одна, она, будто очнулась ото сна. На городских улицах – тоска, а четыре чужие стены ещё тоскливей. Спешить было некуда. В общежитии никто не ждал: ни любимый человек, ни любимый предмет, вроде компьютера. Интернет был непозволительной роскошью. Иллюзией общения стали живые люди – две неприятные девушки, с которыми она делила комнату, и которым дела до неё не было, пока не найдётся чем упрекнуть.
Необходимость делить угол с посторонними смущала вплоть до желания ночевать на лавочке в парке. Она слишком долго не умела быть девушкой. Мама – деревенская женщина, сосредоточенная лишь на том, как сэкономить и накопить, считала, что косметика и красивое бельё, как и секс, существуют для блядей. И вот Вероника, до окончания школы проходившая в мужских трусах, что были малы двоюродному брату, чувствовала себя неловко в окружении знающих дам. Уже после первого полугодия она приспособилась: Аня объяснила, как наносить косметику, и то, что её нужно не только наносить, но и смывать перед сном; ноги – брить; и люди моются не только по субботам. Новые знания помогали, но желание уединения не пропало.
Люди бывают разные, и те, что жили с ней, уже не хотели лишаться преимуществ. Они пытались «доминировать» самыми отвратными способами. Одна из них была особенно скверной девчонкой. Часто среди ночи говорила – «не храпи», а на утро жаловалась всем, что ей приходится терпеть храп. Вероника переживала, думала, и правда храпит, пока однажды та не выдала «не храпи», когда она лежала, не могла уснуть. «Я и не храплю», сказала она. Та говорит: «Нет, храпишь». Абсурд какой-то. На что только не идут люди, чтобы поставить человека в положение обязанного им или ущербного. До этого она и не знала, что такие бывают.
2.2. Рана отвержения
Когда прошло лето и первые месяцы второго курса, в её жизни появился новый кавалер – Толя. Она хмурилась перед зеркалом, жевала кончики волос – дань Бруксизму. В школе она выдёргивала волосы, и однажды, так этим увлеклась, что пробор стал широким, а на чёлке вообще волос не стало. Всё изменилось: теперь, когда она о чём-то думала, она всё время будто была не уверена в собственных выводах на этот счёт и думала заново – снова и снова. Именно тогда она и начинала облизывать кончики волос, как бы изучая их структуру. На этот раз она думала о Толе, и, как обычно, мысли были слишком навязчивы. Мысли уже не относились к нему самому, они, скорее, стали мудрствованием о природе вещей. Какими бы посторонними не были её мысли, в них, конечно, была и правда – всё начиналось с правды и уходило не туда. А правда была в том, что рядом был не тот. Приклеился и не отставал. Она и не гнала. Настойчивому Толе она не могла сказать нет, несмотря на то, что его внутренний