Небесная голубизна ангельских одежд. Елена Осокина
и погрузиться в родной источник. Ради этого я не останавливался ни перед чем и работал, работал три месяца, забросив все остальные дела[611].
Для ученых, чье профессиональное становление состоялось до революции, тяжело было ощущать себя отрезанными от мирового научного сообщества[612]. Анисимов знал, что часть икон может быть продана с выставки, но вряд ли именно для этого он трудился, готовил выставку не покладая рук. Продажа части икон с выставки для него, скорее всего, представляла неизбежное зло, ту цену, которую в тех условиях нужно было заплатить, чтобы показать древнерусские иконы западному сообществу. Однако это был опасный компромисс. В условиях острой нужды советского государства в валюте мировое признание русской иконы было чревато распродажей музейных шедевров.
Анисимов, который считал, что именно он определил количественный и качественный состав выставки[613], видимо, надеялся сам поехать с иконами за границу и смертельно обиделся, что «делать себе мировую карьеру» отправили Грабаря[614], человека, который уговорил Госторг войти в дело, маня его доходами от продаж. Вскоре, однако, Александру Ивановичу стало не до сведения личных счетов. В ночь с 6 на 7 октября 1930 года он был арестован. К тому времени иконы уже переплыли океан и находились в Бостоне. По злой иронии судьбы, одно из обвинений, предъявленных Анисимову в ОГПУ, было связано именно с выставкой, в частности с тем, что отбор икон осуществлялся на продажу. При этом в ОГПУ «забыли», что выставка являлась государственным делом и участие Госторга в ней с самого начала никем не скрывалось. Осенью 1929 года, когда тучи сгустились над Гинзбургом и он был снят с поста председателя «Антиквариата», одним из обвинений было привлечение к работе «монархиста» Анисимова. Гинзбург оправдывался тем, что Анисимов являлся лучшим знатоком древнерусского искусства и что, «к сожалению, среди знатоков икон немонархистов, вероятно, не найти»[615].
Личные документы Грабаря и Анисимова свидетельствуют, что каждый из них считал свою роль в организации выставки главной. И тот и другой действительно проделали огромную работу, однако гарантом осуществления этой выставки был Госторг, поэтому, видимо, прав был Гинзбург, сказав, что и Грабарь и Анисимов «служили» ему лишь поставщиками экспонатов[616]. Заявление о службе следует понимать буквально. И Грабарь, и Анисимов по совместительству были сотрудниками торговой конторы. В сентябре 1928 года, когда организацию выставки взял на себя Госторг, Чириков писал Грабарю: «Звонил по телефону сейчас из Госторга Гинзбург и спрашивал Вас, просил убедительно завтра в 11 часов утра Вас созвониться с ним для окончательного переговора о начале нашей работы у них. ‹…› как я понял, все уже налажено»[617]. Командировки Анисимова, как и расходы других командируемых на отбор икон на выставку из провинциальных музеев, оплачивал Госторг. Федышина писала в августе 1930 года: «Сегодня Брягин проговорился, что Анисимов приедет в сентябре для отбора икон для Антиквариата. А мне, разбойник, сказал, что он (Анисимов. – Е. О.) у них не служит и для них надрываться
В отличие от Анисимова, Грабарь, как свидетельствуют его письма, опасался слишком тесного общения с русскими эмигрантами, однако с иностранцами активно встречался и сотрудничал.
В декабре 1928 года Анисимов в качестве представителя Госторга отобрал десять икон XV–XVI веков из Русского музея для заграничной выставки. Музей согласился предоставить восемь из них (
Грабарь сопровождал выставку только в Германии. 28 февраля 1928 года Анисимов писал Н. М. Беляеву (1899–1930), историку искусства, который после революции оказался в эмиграции в Праге: «Несколько слов о выставке, которая сейчас в Берлине. Она обошлась мне очень дорого, ибо, во-1-х, и количественно и качественно ее основа организована мною, а поехал с нею Грабарь и там, конечно, не дремлет, делая себе на этом „мирову“ карьеру (письма Грабаря свидетельствуют, что Анисимов не ошибался. –
РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 18. Д. 2740. Л. 77 об.
Там же. Д. 2738. Л. 61.
ОР ГТГ. Ф. 106. Д. 12419.