Фатум. Том первый. Паруса судьбы. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
то ли Палена, то ли Платона Зубова, которого зло ненавидели даже те, кто был обязан ему блестящей карьерой.
Шептали: якобы в ту ночь Пален решительно вошел в апартаменты Александра и разбудил его, спавшего отчего-то в сапогах и при платье… Генерал объявил, что его величество только что изволил почить в бозе от пресильнейшего апоплексического удара.
Правда, нет − цесаревич залил лицо горючими слезами, но Пален кремнисто обрубил: «Хватит! Хватит ребячества! Благополучие миллионов… зависит ныне от Вашей твердости. Ступайте смело и покажитесь гвардии!»
Александр перечить Фатуму не стал. С балкона дворца он произнес краткую речь: «Мой батюшка скончался апо-плексическим ударом. Всё при моем царствовании будет делаться по принципам и по сердцу моей любимой бабушки, императрицы Екатерины!»
Солдаты грянули ему восторженным ревом и, взломав дворцовые погреба, принялись пить за здоровье юного царя и руководителей заговора.
Сказывали и то, что радость заговорщиков, по мнению Чарторыйского, сраму не знала: была бесстыдной, вероломной, без меры и приличия.
Разыспуганная пьяным «У-рр-ра-а!», внезапно появилась чуть не в исподнем вдовая императрица. В отчаянии и яри она возопила господам офицерам: «Отныне я, и только я ваша Императрица! За мной!»
Увы, дремучий немецкий акцент испоганил дело: Марии Федоровне ни один не подчинился, а Пален с Беннигсеном, не без нажима и скрытого льда, принудили ее вернуться в покои.
Через шесть месяцев после убийства отца Александр торжественно въехал для коронации в Москву. Церемония протекала с привычной пышностью, но с необычайным ликованием. Двадцатичетырехлетний самодержец был высок, статен, красив. Его супруга − изящна и очаровательна, как Психея.
Плескался колокольный звон, народ бросался на колени, целовал сапоги царские и бабки благородного жеребца.
Французская полиция перехватила в Вене эпистолу госпожи Нуасвиль, оставшейся в России эмигрантки, адресованную камергеру австрийского императора графу О’Доннеллу. В этом извещении она указывала: «Я видела, как этот князь шел по собору, ведомый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый собственными убийцами».
Спустя невеликое время руководители заговора: Беннигсен, Панин, Пален и прочие − получили приказ покинуть навечно столицу и держаться в отдалении от Государя. А Платон Зубов, умывшись вторично страхом, вернувшись из за-граничных вояжей, преставился в вынужденной отставке.
Лишь Беннигсену волею судьбы позже посчастливилось поступить на службу вновь. Отвагой и кровью он смыл свой позор в сшибках с наполеоновскими ордами.
Начиная с июля 1801 года, как повелось, дважды в неделю после обеда к его величеству слетались молодые друзья: польский князь Адам Чарторыйский, весьма способный и оглядчивый, князь Кочубей, знатный законник и завидный администратор, граф Новосильцев, столь же честолюбивый и чопорный, сколь и образованный, граф Павел Строганов, который