История довоенного Донбасса в символах. Точки. Иван Калашников
машину посадили, оборачивалась к нам постоянно, на мою машину смотрела, в которой я хуя этого репортёрского вёз.
С Саввовичем – вот хуемотина вышла, я чуть не обоссался. Он на крыльцо подъезда выперся, ну, прямо как папаша, отдающий в руки зятя молодую жену. Ручкой нами на прощанье помахал. А Иудович с собой не телохранителей, мусоров настоящих приволок, только в штатском. Те, пока я, Миха и Тамара выходили, ещё мило улыбались. Саввовича увидали, – аж позеленели, а когда он руку из карманов вынул, чтоб нам помахать, чуть по клумбам не разбежались, так обоссались.
Потешный старикан этот Саввович, ручкой так, с крыльца, как Брежнев с Мавзолея…
Пока мотались по этим парикмахерским, я и представить себе не мог, чего Миха замышляет, ничего, кроме искренних заверений в любви к Тамаре в присутствии Иудовича представить не мог. Уже к аэродрому подъезжали, уже мусора мигалки погасили, я только тогда заметил, что он, как святой на иконе улыбается.
Успокоился, значит.
Кот Чеширский, блядь, умнее других стал.
Ствол он у меня спёр, сука, борзописец хуев!!!
А я это только в сортире в аэропорту увидел!!!
Спёр у меня сорокапятку, а в кобуру вместо неё «Евгения Онегина» сунул, в мягком переплёте, из серии «Классики и современники»!!! И книжка тоже пизженая, с библиотечным штампом на семнадцатой странице!!!
Я – в зал, где эта сука поп-корн жрёт, к Тамаре его, ясный хуй, не подпускают, он ей издали подмигивает, знаки успокаивающие делает. Я ему говорю, ты сука, куда волыну дел, – и по печени ему, чтоб пиздеть не вздумал.
Он не спиздел, правду сказал: в нужном месте, говорит, пистолет твой, и чего ты, Рубен, трясёшься, товар сдал, беги лавэ получать, нечего тебе тут больше делать.
Это мне-то там делать нечего было!
Я ему опять по печени зарядил, больше не получилось, мусора эти коситься на нас начали, весь зал ожидания и так очистили, мы с Михой и так чудом туда попали. Арсений Иосифович мне ненавязчиво так намекнул, чтобы я перед глазами фашиста особо не мелькал, не напугал его ненароком. И, главное, Михе с фингалом на полрожи можно хоть по всему вип-залу бегать, а мне с рожей интеллигента подальше от фашиста держаться! Справедливость, блядь! Чуть не пристрелил этого Иосифовича. Только чем?! «Евгением Онегиным»?!
Уже баба на трёх языках, – на русском, немецком и ломаном украинской, – посадку объявила, как будто у нас рейсов уйма, и встречающие не знают к какой платформе подбегать. Миха всё старался скрыться, пизда хитрожопая, думал свою какую-то думу, а я за ним по пятам, думаю, только вынь, сука, волыну, я тебе её в жопу затолкаю, не пожалею подарка дорогого ради такого благородного дела, мне потом всё человечество «спасибо» скажет, за то, что одним мудаком с пистолетом в жопе больше стало. Уже Альберт Иудович пальто снял и к зеркалу пошёл, чтоб ширинку проверить: застегнул или нет.
Тут из троллейбуса номер девять на конечной остановке вываливается этот Саввович, и все мусора сопровождатели, опять на него вылупились, как кролики на удава,