Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2. Сборник
додумался. А так как он думал об этом в течение десятков лет, то читатель уже найдет для себя связь. Хорошо, что нет этой философской «системы».
4 сентября 1909 г.
Проезжая по Арбатской площади, Лев Николаевич заинтересовался новым памятником Гоголю[247]. Так как оставалось еще время, то я попросил извозчика подъехать к памятнику и предложил Льву Николаевичу сойти и поближе рассмотреть его (Лев Николаевич близорук, хотя замечательно хорошо видит на близком расстоянии и не носит очков). Подходя к памятнику, ему рассказали о замысле скульптора, желавшего изобразить Гоголя среди обыденной московской уличной жизни, пристально вглядывавшимся, опустив голову, в лица гуляющих по бульвару, стараясь мысленно проникнуть в их сердца.
– Ну, как же можно, – сказал Лев Николаевич, – браться за такую непосильную задачу: стараться посредством чугуна изобразить душу человека!
Лев Николаевич стал внимательно осматривать статую, и когда А. Б. Гольденвейзер подвел его к месту, с которого хорошо видно было выражение лица Гоголя, Лев Николаевич заметил одобрительно:
– Ах да, действительно отсюда хорошо видно. Да, выражение хорошее; понимаешь, что художник хотел вложить в лицо.
5 сентября 1909 г.
Л. Н. – «Багрова внука»[248] потому интересны, что он сам описывает свои впечатления. Нехорошо в беллетристике – описание от лица автора. Нужно описывать, как отражается то или другое на действующих лицах[249].
Перед обедом – разговор об искусстве. Я высказал, как рад был прочесть в его дневнике об искусстве: «В искусстве у творящего и воспринимающего становится общее „я“»[250].
Л. Н. – Да, мне стало ясно более высокое значение искусства, чем я считал до сих пор: слияние в одно «я».
Я. – В искусстве это слияние может быть и в высоком и в низменном.
Л. Н. – Вот-вот. А в жизни по любви всегда в высоком только.
Я. – Но зато единение в искусстве доступно с такими, с которыми оно невозможно в духовном разумении.
Л. Н. (оживленно). – Это совершенно верно.
Л. Н. – Странное дело, какое отношение бывает к писателям. Виктор Гюго и Гейне, – несмотря на их приподнятость, они мне близки, а Гете мне чужд. Вторая часть «Фауста» – старческая любовь – что может быть отвратительнее?! Ах, простота – это несомненный признак настоящего, серьезного и нужного.
6 сентября 1909 г.
Привезли музыкальный инструмент миньон. Четыре вальса Штрауса особенно понравились.
7 сентября 1909 г.
Музыка. Льву Николаевичу больше всего понравился полонез Шопена As-dur № 7 в исполнении Падеревского. Этюды Шопена очень понравились. Также романс Рубинштейна в исполнении Гофмана[251].
8 сентября 1909 г.
Л. Н. – «И паутины тонкий волос блестит на праздной борозде». Мне особенно нравится «праздной». Особенность поэзии в том, что в ней одно слово намекает на многое[252].
Начало сентября 1909 г.
После слушания музыки на миньоне у нас Л. Н. однажды заметил:
– Я
Памятник Гоголю (1909 г.) работы скульптора Н. А. Андреева. Ср. воспоминания об этом эпизоде в несколько иной редакции:
«Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова.
Это одна из давних мыслей Толстого. В дневнике 4 июля 1851 г. он записывает: «Мне кажется, что
Неточная передача записи Толстого в дневнике 4 сентября 1909 г.: «Произведение искусства только тогда истинное произведение искусства, когда, воспринимая его, человеку кажется – не только кажется, но человек испытывает чувство радости о том, что он произвел такую прекрасную вещь. Особенно сильно это в музыке. Ни на чем, как на этом, не видно так главное значение искусства, значение объединения. „Я“ художника сливается с „я“ всех воспринимающих» (
В день отъезда из Москвы, 4 сентября, Толстой посетил магазин Циммермана, где слушал музыкальный аппарат «Mignon». Сильное впечатление на него произвели записи Падеревского, Грюнфельда и Гофмана. Магазин Циммермана прислал «Mignon» в Крекшино на все время пребывания там Толстого, и записи вновь прослушивались Толстым (
Из стихотворения Тютчева «Есть в осени первоначальной…» (1857). А. Б. Гольденвейзер относит этот разговор к 1 сентября 1909 г. в Ясной Поляне. См.: