Шарль Пеги о литературе, философии, христианстве. Павел Борисович Карташев
аналогии. Внутренняя, объединяющая сила, наблюдаемая Пеги у Гюго, видится ему по ассоциации и в истории древнего гениального народа. И эта история – Эллады, Греции – сама по себе есть постепенное выявление, хронологическое становление культуры, памятники которой «расставлены» во времени и в пространстве – на территории страны. Пеги так и курсирует, легко, свободно, от частных наблюдений к обобщениям, а читатель, погружаясь в поток его речи, не воспринимает ее как разговор обо всем, что всплывает в прихотливой памяти автора: даже помимо логической взаимообусловленности понятий и тем в эссе Пеги ощущается некая энергичная целеустремленность на уровне стиля, как будто автор вот-вот приступит к выводам, вскоре начнет подводить итоги, весь интонационно-смысловой строй его речи постоянно повышается в преддверии кульминационной части, но она все никак не наступает, а напротив, уступает место философско-элегическому «бормотанию» мудрой Клио, или, как в других «опытах» Пеги, его собственной речи, обращенной запросто, задушевно, без ораторских четкости и ритма, к своим друзьям, к старому приятелю, даже к предкам, родной земле.
Эллины в своем «раннем возрасте» подарили миру гениальные, единственные в своем роде философию, эпическую поэзию и театр, архитектуру и скульптуру и, спустя века, органично, из своей среды в «зрелом возрасте» выдвинули новых изящных мыслителей – Отцов Церкви.
1.4. Идеи и образы несоединимого соединения в историко-философских рассуждениях Пеги
История, по Пеги, постоянно выявляет родственное и близкое в непохожем, отдаленном в силу того, что она есть история людей. И в этом едином, единообразном, человеческом измерении с эллинами соседствуют иудеи, историческое «возрастание» которых представляет стержень истории человечества. Углубленное постоянство еврейского народа, «упрямо поклоняющегося в течение 30 и 40 веков Одному и Тому же Богу»[40], подготовило христианскую эру.
Народы, культуры, цивилизации подобно людям переживают молодость, зрелость и увядание, старость печальную или, напротив, маститую. Это течение жизни органично проникает, прорастает в новую эпоху. Взаимопроникновение эпох настолько очевидно, что не может быть речи об их границах, но при наличии преобладающих признаков той или иной культуры в определенный период времени становится возможным, что и делает Пеги, называть эпоху по имени ее условной доминанты: существуют, по словам Пеги, «эпоха Запада, эпоха Востока. Греческая эпоха, римская эпоха, иудейская эпоха, христианская эпоха»[41]. Существуют временные рамки вечного, вхождение временного в вечное и их составление без растворения в одно целое, «наложение» несоизмеримого и, однако, реально, хотя необъяснимо, сосуществующего.
Следует подчеркнуть, что одним из ключевых понятий в творчестве Пеги, использующимся во многих его эссе, является «укоренение». Он часто и с настойчивой акцентуацией пишет об «укоренении» вечного в судьбе, в длительности земного
Péguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1992. Т. III. P. 624.
Ibid. Рассуждения Пеги напоминают теоретико-литературные построения Вильгельма Дильтея (1833-1911), стоящего у истоков т. н. «духовно-исторической школы» в литературоведении. Дильтей, проводя мысленные параллели между жизнью человеческой личности и существованием общественных институтов, отмечал уникальное сочетание в одном субъекте или объекте различных влияний и воздействий, что, в свою очередь, говорило философу о неповторимом своеобразии эпох и систем в истории культуры, о «духе» отдельной эпохи – о духе античности, духе средневековья, классицизма, романтизма. Дильтею же принадлежат и идеи необходимости для историка культуры «вживания», «вчувствования» в свой предмет, без чего немыслимо понимание исследователем чужого мира. Подобные мысли, а именно о вхождении внутрь произведения, об «инкорпорировании» в него, об осознании авторского замысла в его формально-содержательном единстве встречаются и у Пеги, в частности в его эссе «Виктор-Мари, граф Гюго», литературно-критическом по преимуществу. Имело ли место непосредственное влияние Дильтея на Пеги или на преподавателей и студентов Эколь Нормаль в 90-е годы XIX века и позже, когда немецкий ученый был уже достаточно известен у себя на родине? Скорее всего нет. Ни имени Дильтея, ни ссылок на немецких литературоведов той эпохи в текстах Пеги не обнаруживается.