Русская сила графа Соколова. Валентин Лавров
глаз закапали крупные слезы. Дрогнувшим голосом арестант начал заключительную сцену своей драмы:
– Мы, харьковские евреи, все переругались между собой. И все это было потому, что одни говорили: «Давайте соберем двести тысяч, отдадим их в полицию, и пусть они подавятся нашими последними копейками!» Другие, и среди них был я, возражали: «Эти люди не подавятся. Они будут пить нашу кровь. Они станут вновь и вновь требовать денег еще». – «Но что делать? – спрашивали одни. – Нас много, они с нами не справятся. Давайте им будем обещать, но денег никогда двести тысяч не дадим».
Так продолжалось несколько недель. Я уже не знал, что делать, потому что Сычев стал ходить ко мне, как к самому себе. И все норовил прийти, когда я утром бываю в лавках. Мне об этом с гадким смехом говорили соседи, чтобы они сдохли. Я верил своей Сарре, но сказал: «Сарра, ты святая женщина, но больше не пускай в лом этого наглого Сычева».
Я даже позвал мастера, и тот поставил на дверь прочную задвижку. Но когда я приходил в неурочное время, двери были закрыты изнутри и мне их Сарра долго не открывала. Сычев вежливо со мной здоровался и уходил, оправляя шашку.
Я гневно кричал: «Ты зачем Сычеву открыла опять дверь?»
Сарра плакала и выламывала свои красивые руки: «Ты мне не веришь! Этот Сычев так стучал, что если я ему не открыла бы двери, то он разнес бы весь наш дом!»
Я сокрушался: «Уж лучше пустить в дом хищного тигра, чем этого нахального Сычева. Но что он опять тут делал?» – «Он пьет вино и читает газету. И тут, к счастью, приходишь ты, мой несравненный Иосиф!»
И Сарра начинала плакать еще сильнее, так что мое сердце рвалось на мелкие части.
Но зато от меня уже больше никто не требовал денег, и даже агент Дросинский прикладывал руку к козырьку, когда встречал меня на улице.
Но однажды, когда я застал Сычева у себя, он мне сказал: «Иося, ты хороший человек и ты должен меня выручить. У меня такие тяжелые времена, что мне срочно надо две тысячи рублей».
Я покачал печально головой: «Мне дешевле повеситься, чем достать такие громадные деньги». Сычев отвечал: «Повеситься всегда успеешь, но мне будет приятней, если ты дашь эти несчастные две тысячи и будешь жить долго. Тем более что через месяц я тебе отдам». – «Но как я должен дать, даже без расписки? А если, не приведи Господи, вы вдруг помрете (хотя живите сто лет!)?»
Сычев был уже сильно выпивши, поэтому опрометчиво сказал: «Но я, Бродский, тебе напишу расписку и еще заплачу за срочность громадный процент, прямо небывалый». – «Какой?» – «Двадцать процентов за месяц».
Это меняло дело. «Расписка никогда не мешает», – сказал я, и сказал это себе на голову.
Если бы знать наперед, чем мне эта расписка обернется! Мы, евреи, всегда даем в долг и всегда возвращаем в самый срок. И делаем это без всяких расписок. Но здесь был другой человек и совсем другой случай. В доме я никогда не держу больше денег, чем нужно сходить на базар. Поэтому я сказал: «Пожалуйста, приходите завтра в шесть вечера, составьте расписку по всей форме, и я