На перекрестье дорог, на перепутье времен. Галина Тер-Микаэлян
я на нее взгляну.
Он ожидал, что девушка будет одета по-европейски, но к его удивлению вошедшая Безмиалем была укутана в светлый чаршаф (чадра). Тоненькая, как молодое деревце, она на миг застыла перед султаном, дрожа от волнения, а потом упала к его ногам, коснувшись лбом пола и застыла.
– Встань, Безмиалем, и подними чаршаф, – велела Эсма султан.
Покорно выпрямившись, Безмиалем открыла лицо, и у Махмуда перехватило дыхание – такой атласной кожи он никогда не видел. В уголках тонко очерченного крупного рта словно затаилась усмешка, скромно опущенные длинные ресницы изредка вздрагивали.
– Посмотри на меня, Безмиалем, – мягко попросил султан, а когда два огромных зеленых светильника одарили его озорным взглядом, приблизился к ней и приподнял рукой девичий подбородок, – откуда ты родом?
– Я из эбраэли (грузинские евреи), повелитель. Мой отец служил царевичу Илону, наша семья покинула Картли и уехала в Константинополь, когда царскую семью насильно увезли в Россию. Я самая младшая из детей, когда моя мать умерла, Эсма султан из милости приняла меня в гарем.
Эсма с трудом могла скрыть радость – султан коснулся девочки, значит, она понравилась ему, и он призовет ее к себе на ложе.
– Каким наукам ты успела обучиться у Эсмы султан? – с улыбкой спросил Махмуд.
– Вышивать золотом, петь и играть на клавикордах, повелитель, – бойко перечислила Безмиалем.
– Разве тебя не научили говорить и читать по-французски? – изумился он, вопросительно взглянув на сестру. – Неужели тебя в гареме не научили носить европейскую одежду и делать реверансы?
– Всему этому обучила меня моя мать, пока была жива, – чуть выпятив подбородок, с легким вызовом в голосе ответила девочка, – моя мать была образованная женщина, повелитель, она служила царице Дареджан.
– Тогда беги к себе, надень европейское платье и возвращайся, – велел он.
Вспыхнув, Безмиалем склонилась в поклоне и почти выбежала из комнаты.
Эсма султан рассмеялась:
– Я велела ей нарядиться в самое красивое платье, чтобы предстать пред очи султана, а она надела чаршаф. Ужасная озорница! Но прелестна, не правда ли? Обожает участвовать в спектаклях, которые мы постоянно ставим, заучивает роли почти мгновенно, прекрасная память. Ты призовешь ее на свое ложе?
Он кивнул.
– Да. Но не раньше, чем через год, она еще слишком молода. Столько времени утекло, а я все не могу забыть Фатиму, – глаза его подернулись печалью, – бедняжка, ей было всего четырнадцать, такая хрупкая! Слишком юна, чтобы родить дитя, но я был нетерпелив и об этом не думал, поэтому Аллаху угодно было, чтобы она покинула меня вместе с нашим ребенком.
Безмиалем вернулась в нежно-зеленом, под цвет ее глаз платье. Изящно присев перед Махмудом в глубоком реверансе, она на чистейшем французском языке нежно проговорила, почти пропела:
– Рада служить вашему